|
Наливала в стакан, глотала жадно, как воду. И все казалось, что спасительный хмель не берет — организм категорически не желал отключаться. Всю бутылку в себя влила — литровую… Потом вдарило по мозгам — сразу, как обухом топора. Не помнила, как оказалась в постели. В ней и провела всю субботу, страдая жестокой лихорадкой и через невыносимую головную боль удивляясь — как это люди пьют? Это какая же мука из мук и уж никак на спасительный обморок не похоже…
А сегодня, в воскресное, стало быть, утро, пришлось вставать. И жить. Вот и душ приняла. И даже себя в зеркале рассмотрела — по привычке… — Мам, ты уже все? Антон поскребся в дверь ванной — было слышно, как он нетерпеливо переступает с ноги на ногу. — Сейчас… Минуту еще. Подождешь, не описаешься. — Да мне быстрее надо, я тороплюсь, мам! Накинула на себя халат, обвязала голову полотенцем, привычно соорудив из него высокий тюрбан. Вышагнула из ванной, и он тут же гибко просочился у нее за спиной, рывком захлопнул дверь. — Тебе омлет сделать или глазунью? — спросила громко, направляясь в сторону кухни. — Да мне все равно… — расслышалось сквозь шум льющейся из крана воды. Ну, все равно, так все равно. Значит, глазунью. С омлетом хлопот больше. О, а на кухне-то — глаза бы не видели… Полная раковина грязной посуды, сухие хлебные крошки на столе, капли от кетчупа, как кровь… Ну да, все правильно. Антошенька никогда не удосужится за собой убрать, у Антошеньки мама есть. Хорошо тут вчера похозяйничал, пока она в похмельном отравленном забытьи валялась… Нет, надо отдать должное, заглядывал он в спальню, интересовался, что с ней. И даже таблетку от головной боли предлагал принести. Хороший сынок, заботливый. Лучше бы посуду за собой помыл. А вечером, видать, смылся под шумок. Вернее, под ее убитое дремучее состояние. Так… Посуду — потом. А сейчас — кофе. Наикрепчайший, в большую кружку, с лимоном. Да — и яичницу… Хлопнула дверь ванной, и вот он, сынок, нарисовался в проеме кухни. Крепкий, ладненький, румянец во всю щеку, попка-орешек в черных трусах-боксерах. — Садись, завтракай… Мог бы вчера и посуду помыть, между прочим. — Да я не успел, мам… — А чем, интересно, так занят был? — Гулял… — Ну, понятно. И во сколько домой пришел? — В двенадцать. — Не ври! Когда это ты со своих гулянок в двенадцать возвращался? Опять, наверное, с Димкой всю ночь по клубам зажигали? — Нет, не зажигали. — Да? А отчего так? — Материальные трудности, мам. Денег нет. — Это что, намек? Раскрывай, матушка, кошелек, мне погулять не на что? — Да ничего я такого… Ты спросила, я ответил, вот и все. Ничего мне не надо, если ты так вопрос ставишь. — Как я ставлю вопрос? — Да ладно, мам… Все, закрыли тему. — Антон! Ты как с матерью разговариваешь? — А как я разговариваю?! — Нагло, вот как! — Ну, мам… Не заводись, прошу тебя. — Это я? Я завожусь? — Ну, мам… — Ага — мам! Тебе же без толку объяснять — что в лоб, что по лбу! — Это ты про деньги, что ли? — Нет, не про деньги! Ночами бог знает что в городе делается, кругом один криминал! Сколько раз тебе говорила — сведешь мать в могилу… Сказала, и задохнулась от страшного слова, невзначай выброшенного в пространство. |
