Седой хмурится, прищуривает глаза, думает… наконец, делает вывод:

— Пройдите в гостиную.

Высокий мальчик с глазами дракона возвращает мне тесак, который я с некоторым облегчением забираю и цепляю к ремню. Нас провожают в уютный зал, расписанный по бледному шёлку лиловыми ирисами — не убирая пистолетов. Отсюда ничего не слышно; мне становится тревожно. Мы с Ар-Нелем входим, садимся на фигурно плетёную из каких-то упругих стеблей циновку — а напротив нас, у дверей, шагах в пяти-шести, останавливается парочка гвардейцев, и делает вид, что рассматривает кремни и вообще — проверяет оружие. Что сделаешь?

Ну, вообще-то, мы ни бежать, ни драться и не собирались. Не сговариваясь, делаем безмятежные мины.

— Господин Офицер, — говорит Ар-Нель, пытаясь держаться светского тона, — не будет ли излишне неучивым попросить чашку чок?

Седой шепчет пару слов бело-чёрно-красному лакею. Тот исчезает.

— Боишься, Ар-Нель? — спрашиваю я тихонько.

Он поднимает на меня глаза.

— Боюсь за Ра — и боюсь собственной беззащитности. Тюрьма страшнее смерти. Видишь ли, Ник, пока со мной меч Семьи Ча, я совершенно спокоен — но если его не будет…

— Хочешь остаться мужчиной? — спрашиваю я.

Ар-Нель досадливо морщится.

— Хочу остаться человеком. Вероятно, тебе это будет непросто понять… статус тела менее важен, право, чем статус души. Дело не в том, что с тобой произойдёт, Ник. Дело в том, как это случится. К примеру, шансы Ра победить равны нулю, ты и сам видишь; но ведь нам было необходимо прийти сюда, верно?

Я мотаю головой, оглядываюсь на наших конвоиров, спрашиваю шёпотом:

— То есть, ты считаешь, что Ра не справедливость восстанавливать пришёл?

— Он ещё очень юн, — говорит Ар-Нель в полный голос, пожимая плечами, — но он вовсе не дурачок. Я думаю, он вполне понимает, что его выбор — между смертью и метаморфозой.

У меня окончательно заходит ум за разум.

— Погоди, Ар-Нель, — говорю я. — Тогда какой во всём этом смысл вообще? Если Ра всё равно морально готов измениться и стать женой Принца…

Ар-Нель смотрит на меня со снисходительной жалостью.

— Может, ты и демон, Ник, — говорит он, усмехаясь, — но душой — плебей. Надеюсь, ты понимаешь, что смерть — это тоже выбор?

— Он мог и дома зарезаться, — возражаю я. — Это хорошо, по-твоему?

— Это был бы поступок отчаяния, — говорит Ар-Нель. У него есть особенный тон, вроде того, каким разговаривают с маленькими и отроду бестолковыми детьми — подчёркнутого горестного терпения; этот тон за две минуты выводит из себя почти любого нги-унг-лянца. Даже меня раздражает. — Быть убитым на поединке — особая смерть. Не просто смерть. Проявление любви, а не желания самоуничтожиться…

— Он притащился сюда, чтобы Принц мог его убить?!

— Сделай ударение не на "убить", а на "мог"… Мне страшно любопытно, откуда ты взялся, Ник. Иногда мне кажется, что ты свалился с неба…

Знал бы ты, насколько прав… и насколько я порой чувствую себя свалившимся с вашей маленькой зеленоватой луны — Ока Ночи…

Я уже собираюсь ответить, как вдруг до нашего уединённого приюта доносятся громкие восторженные вопли. В гостиную влетает взъерошенный лакей, сдирая с себя чёрно-красный шарф:

— Государь победил в поединке! Слава Государыне!

Суровые лица гвардейцев расцветают, они улыбаются нам.

— Слава Государыне! — радостно вопит мальчик с глазами дракона.