— Вы покорили моих подруг своей общительностью! — говорит она.

— А вас?

— Я тоже люблю общительных людей. Только вы, по-моему, не очень серьезный человек.

— Тоня, да вы что?

— Не знаю, может быть, и ошибаюсь, но на первый взгляд — вы выглядите не очень-то серьезным.

Мне становится неприятно от такой откровенности. В груди появляется стеснение, и я удрученно молчу.

— Ну говорите, говорите! Что ж вы замолчали? — просит Тоня.

Я молчу, потому что действительно вдруг почувствовал себя восторженным придурком. Об этом и Нина мне говорила.

— Ну вот, уже и обиделся,— упрекает девушка.— Идет, молчит, словно воды в рот набрал!

— А о чем говорить? — отзываюсь я.— Если скажу, что люблю вас, все равно не поверите.

— Конечно нет,— смеется она.— Не поверю хотя бы потому, что не так признаются в любви. Марат, прочтите лучше какое-нибудь стихотворение,— неожиданно просит Тоня.— Свое, разумеется.

— По-вашему, писать стихи — это серьезно?

— Конечно.

— Даже о любви?

— По-моему, поэзия и любовь — неразделимы.

— Ладно, прочту. Только не сейчас. Здесь как-то неудобно. Люди идут навстречу... Услышат еще.

— Пойдемте через питомник? Там нет никого,— предлагает девушка.

Мы перепрыгиваем через арык, переходим дорогу и входим в оранжевый мир осенней листвы. Здесь так сильно ощутимо увядание, даже становится жутковато. Тоня тоже это чувствует и, по-моему, робеет.

— Читать? — спрашиваю я.

— Ага.

— Ну, как? — спрашиваю, немного выждав.

— Это твои?

— Мои... А что?

— Хорошие стихи. Серьезные и, главное, лаконичные. А в беседе ты совсем не такой.— Тоня не замечает, что назвала меня на «ты».— В разговоре ты «алалашник». Но это, наверное, хорошо... С тобой не соскучишься.

— Тоня, я люблю тебя... С той первой встречи. Веришь мне? — Я останавливаю ее и беру за плечи.

— Не надо, Марат,— умоляюще просит она, и я опускаю руки.

Некоторое время идем молча. Я кляну себя, что не проявил настойчивости, не поцеловал ее. Сейчас было бы, наверное, гораздо легче. Но к чему теперь жалеть? Вот уже и аллея кончается. Вот уже улица. И люди везде.

— А ты не такой и бойкий! — смеется Тоня. Моему «возмущению» нет предела.

— Это я-то не бойкий? — говорю, не слыша собственного голоса, и целую Тоню прямо на тротуаре, на глазах у прохожих.

— Да ты просто ненормальный! — вырываясь, возмущается она.— Это же мальчишество! Отпусти!

Тоня круто разворачивается и быстро идет. Сначала по тротуару, затем, увидев, что над нами смеются, сворачивает в чащобу питомника. Я догоняю ее и от страха, что теперь потерял ее навсегда, хватаю за руки.

— Тоня, прости... Я действительно сошел с ума...

Я заглядываю ей в глаза, ищу спасительную искорку ответной любви — и нахожу. Взгляд ее всепрощающ, а вид словно у раненой лани.

— Тоня, я же люблю тебя...

Она не оказывает сопротивления. Я целую ее и чувствую нежные руки. Они обняли меня и пальчиками толкаются в плечи.

— Ненормальный,— вновь повторяет она, но уже тихо и бережно, словно боится потерять эту «ненормальность». — Мы не опоздаем на литобъединение?

— Ох, конечно, можем опоздать! — спохватываюсь я и смотрю на часы. До начала собрания осталось двадцать пять минут.— Побежали, еще успеем!

Вновь выходим на тротуар и спешим, обгоняя прохожих, к Дому печати.

Пришли как раз вовремя.