Олечка, ты, конечно, можешь меня упрекнуть в том, что я так безжалостно обошлась с Маратом. Бросила, уехала — и все тут. Но если бы это было так, я прокляла бы себя! Вся и беда, что в жизни все не так просто. Ему я дала понять, что меняю любовь на благополучие, что приношу себя в жертву ради спокойствия мамы, ибо она смертельно больна. Но суть-то в другом. Я ведь никогда не говорила ему о том, что мы репрессированы. Я не могла этого сделать, потому что знала — из какой он семьи. Отец Марата — революционер, ветеран гражданской войны, очень заслуженный человек, к тому же работник ЦК. Я никогда не допускала мысли омрачить существование моего Маратки. Прошу тебя, Оленька, об этом ему ни слова. Но если вы увидите его или переписываетесь с ним, то не забывайте сказать: «Привет от Тони».

Я с трудом дочитал письмо. Меня бросало то в жар, то в холод. Боже, какое благородство со стороны Тони! Но какая роковая ошибка! Да никогда бы мой отец не встал на моем пути! Никогда бы не сказал «нет»...

Я вскакиваю из-за стола и словно помешанный мечусь по веранде. Оля, прикрыв дверь, следит за мной. Я вдруг замечаю ее, и у меня вырывается крик:

— Но почему вы мне тогда не сказали? Ни она, ни ты!

— Поверь мне, Марат, я ничего не знала, — с жалостью говорит Оля и, подумав немного, добавляет. — И Тонечку не вини... Права она. Это письмо четырехлетней давности, но Тоня и сейчас думает так же. Я часто получаю от нее письма... Не вини ее ни в чем! Не будь жестоким. Она по-прежнему любит тебя. И ты никогда не забудешь ее: она не позволит тебе этого сделать.

Я слушаю Олю и молчу. Молча отправляюсь в комнату, где сидит за столом Чары. Оля идет следом:

— И не думай об этом Лале. В конце концов он заслуживает осуждения! Марат, ты вернешь ее, если пожелаешь.

— Оля, не надо об этом.

Чары начинает хмуриться. Он занят дочкой, но все равно все слышит.

— Оля! — окликает он жену. — Пусть Марат сам решает, что ему делать. Ему видней.

— Но она моя лучшая подруга! — обиженно отзывается Оля. — Мне, думаешь, безразлична ее судьба?

Оля расстроена. Собирается на работу молча. Глаза у нее влажные от переживаний. Чары, хоть и делает вид, что его мало занимают эти разговоры, но и он — на стороне своей жены. Он еще в Ашхабаде напомнил мне о Тоне.

— С чего начнем, Марат? — спрашивает он, проводив жену. И сам себе отвечает: — А начнем мы с того, что отвезем Маечку в детский садик. Вы готовы, Мая Чарыевна? — спрашивает он трехлетнюю дочурку.

— Готова. Давно уже, — отвечает та.

— Ну, вот и молодец. Идем...

Чары говорит что-то по-туркменски матери. Биби-джемал согласно кивает. Я, конечно, понимаю, о чем речь. Речь о том, чтобы обед был праздничный. Садимся в машину. Я беру малышку на руки.

— Мы отдадим тебе ту, третью комнату, у которой окна во двор. Это самая тихая комната, — заговорил снова Чары.

— Чары, ты не беспокойся. В ЦК комсомола позаботились и мне выделили отдельный номер в гостинице.

— Что?! — кричит он возмущенно. — В гостинице?! И это говорит мой лучший друг?

— Чары, дорогой, ты не понял... Я взял номер в гостинице, но я буду все время у тебя.