— И ты боишься?

— Да.

— Я тоже боюсь, — призналась она. — Потому что… потому что… Ты можешь мне его показать?

— А ты никогда раньше не видела?

— Нет. То есть, один раз на видео, мы втроем, девчонки, решили поглядеть родительскую кассету. И два раза — в таких журналах, они… Ну, попались как-то, ведь всем что-то попадается. Ах, да, и еще, конечно, на этих мраморных статуях во время экскурсии по музею. А живьем — никогда.

— Я… — Стасик сглотнул, потом стал расстегивать джинсы. — Только он, понимаешь… Он торчит.

— Понимаю. Вот такой я и хочу увидеть.

Стасик расстегнул брюки, оттянул за резинку трусы, Вика, склонясь над ним, внимательно разглядывала, пока её слегка не передернуло.

— Да, — сказала она. — Все тоже не так. Я-то воображала… ну, когда представляла себя в тебе… что он должен быть таким же гладким и светящимся, таким, знаешь, с бархатистым отливом, что ли, похожим на те, что у мраморных статуй, но живого цвета, не белого. А он, оказывается, и в бугорках, и в прожилках, и с синими и красными пятнами, и вот здесь… так напрягся, как… такая сморщенная кожа, и волосики торчат. И даже на те, что в журналах и фильмах, он совсем не похож, хотя там, вроде, с натуры снимали…

— Тебе он не нравится? — с тем равнодушием, которое приходит, когда сбываются дурные предчувствия, спросил Стасик. И уточнил после паузы. Тебе он противен?

— Немножко, — сказала Вика, после видимой борьбы с собой. — И главное, мне страшно. Теперь, когда я увидела, какой он, мне страшно, что он в меня войдет. Со всеми этими вздувшимися бугорками и жилками. Он нисколько не гладкий, и не отсвечивает изнутри. Я боюсь, мне будет очень больно. Вот такая боль, понимаешь, от которой… — она подальше оттянула резинку трусов Стасика, внимательно посмотрела, будто стараясь привыкнуть, но тут её лицо перекосилось она вскочила и, зажимая рот ладонью, кинулась прочь. Она влетела в туалет, едва успела склониться над унитазом — и её вырвало. Она упиралась руками в края унитаза, потом упала на колени, её продолжало рвать, и она плакала.

Стасик тоже плакал. Он прислушивался к звукам, доносившимся из туалета, потом, не застегивая брюк, подполз на коленях к своей сумке и стал в ней копаться. Неловко скособочив руку, он вытащил из сумки пистолет, повертел его, не без робости снял с предохранителя… С решимостью отчаяния он вставил дуло пистолета себе в рот, поглядел на мир выпученными глазами словно в последний раз, словно прощаясь с миром.

Его палец дрожал на курке.

Его взгляд упал на угол, где встречались две стены и потолок. В абсолютно новой и необжитой квартире уже успел, как ни странно, обосноваться паук, и теперь он на тонкой паутинке спускался из этого угла, смешно суча лапками.

Этот паук так привлек внимание Стасика, что он на секунду забыл о пистолете и о пальце, лежащем на курке. Он следил глазами за медленным спуском этого кровожадного письмоносца, его рука стала сжиматься в кулак и тут, опомнившись, он выхватил дуло пистолета изо рта: забывшись, он едва не нажал на курок.

Из туалета донесся шум сливаемой воды, потом вода зашумела в ванной: Вика пыталась привести себя в порядок.

Стасик с недоумением разглядывал собственные руки, пистолет в правой… Кое-как поднявшись на ноги и застегнув джинсы, он проковылял к окну. Труба торчала прямо перед ним, и все так же дымила, только вот розового в клубах дыма стало меньше, и больше золотистого, когда солнце выглядывало из-за туч, или серебряного, когда тучи наползали опять. Но день намечался скорее солнечный, чем пасмурный, золотые блики вспыхивали на крестах, оградах, автобусах и легковых автомашинах.