… - Ты… — Вика, в ванне, задохнулась от гнева и брызнула душистой пеной на белый кафель. — Ты говорила не своими словами. Словами этого студента, да?

По кафелю стекали радужные разводы, и сквозь эти разводы до Вики доносился отчаянный, обдирающийся о воздух, крик: «Ааа…»

… - А Стас? — это Вика уже говорила Катьке — пока живой Катьке. — Он как будет относиться, к этим… — она вложила в свой голос столько яда, сколько смогла, но Катька, при всей её «продвинутости», этого яда не прочувствовала. — Он как будет относиться к этим… заходам над пропастью? Если, конечно…

— Если мы поженимся? Он поймет! А скорей, он станет таким мужиком, что с ним самим будешь как над пропастью! Ты не понимаешь, что это такое — быть с мужчиной, а это именно вот так! — Катька открыла окно и встала на подоконник. — Вот такое чувство, как стоять здесь! И страшно, и сладко, и голова кружится, и где-то внутри так тянет, как будто… Как будто, да, в тебя входит что-то теплое и твердое, мужское… И, насев на него, как на опору, ты не боишься висеть над пропастью.

— Ты что? — Вика подскочила. — Ведь если и вправду голова закружится…

— Не закружится, — бесшабашно отозвалась Катька. — Пока рядом есть кто-то, кто поймет, пригреет и простит.

Катька словно двоилась теперь в глазах у Вики, и это двойное изображение покачивалось, как раздвоенное пламя.

— Не упади! — и Вика сделала быстрое движение вперед…

— Я её не толкала, — прошептала Вика, глядя в белую кафельную стену. Это она сама!

Вопль стоял в её ушах, а она вспоминала, как, убедившись за несколько секунд, что никто её видеть не мог и никаких следов своего пребывания она не оставила, она накинула дубленку, выскочила из квартиры и понеслась по лестницам вниз…

— Я её не толкала, — опять прошептала она. — Я лишь… Я сама была, как над пропастью.

Она вынула затычку ванны и смотрела, как вода, струйками и водоворотиками, уносится прочь, в отверстие сливной трубы, оставляя после себя разбросанные тут и там клочья и сугробы душистой хвойной пены, быстро тающие… В этих тающих сугробах и в этом окутывающем её хвойном запахе ей опять привиделось, как они целовались со Стасиком, и там, на взгорке, и перед самым расставанием, в подъезде возле их квартала…

— Как быть с деньгами? — спросил он.

— Возьми ты, — ответила она. — Потом пересчитаем.

— Не хочешь хотя бы поделить пополам?

— Нет. Мои предки, наверно, на ушах стоят, что меня уже сутки не было. У меня они сразу деньги обнаружат, когда мордовать начнут… и хрен знает что подумают. А главное, отнимут. А ты парень, у тебя никто шуровать в сумке не будет.

Это был логический довод. А вне логики она чувствовала: если сейчас она доверит ему все деньги, то этим доверием ещё крепче привяжет его к себе. И вообще, на данный момент он был для неё первым и единственным. Если бы понадобилось, то ради него она убила бы ещё раз… Она поймала себя на том, что ей нравится мысль, что они могут ещё кого-нибудь убить — вместе.

Стасик кивнул, соглашаясь с ней.

Последние струйки воды стекали в сливное отверстие. Она взяла маникюрные ножницы, аккуратно провела по запястьям, вспоминая Стасика с его рассказами о замыслах самоубийства, улыбнулась, положила ножницы на место. Вылезла из ванны, вытерлась большим махровым полотенцем и, завернувшись в длинный, до пят халат, потопала к себе в комнату.