– Я?

– Нет, маринованные яйца! Ради бога, Свон, включи мозги.

Он знал, чего хотел от меня, – перспектива такой работы приводила меня в ужас, но одновременно и захватывала.

Он немного размотал одну бобину.

– Только не говори Елене, что наши последние сбережения я потратил на это, – он смотал пленку и нажал кнопку «Запись». – Сделано в Болгарии, надеюсь, магнитофон работает, – Странский перемотал пленку и включил «Воспроизведение».

«Сделано в Болгарии, надеюсь, магнитофон работает», – донеслось из динамика.

Вот она, неизбежность: теперь нам суждено было навсегда остаться в этом заурядном мгновении. Я поднял кружку в знак согласия. Мог бы заодно и расписаться собственной кровью.

Все звукозаписывающее оборудование уместилось в небольшой рюкзак. Я закинул его на спину и на мотоцикле Странского поехал за город. В роще я остановился и выключил мотор. Табор ушел. Осталась обугленная покрышка в траве, несколько тряпок на ветвях. Я попытался ехать по их следам, но вскоре понял, что это безнадежно.

Я ехал, сильно наклоняясь на поворотах, к невысоким холмам в окрестностях Трнавы, где виноградники спускались по склонам в долину, и вдруг увидел наставленную на себя винтовку. Вильнув рулем, я остановился. Самый высокий милиционер усмехался, остальные собрались вокруг него. Я сказал, что я переводчик и социолог, что изучаю древнюю культуру народа романи.

– Кого кого? – переспросили они.

– Цыган.

Милиционеры расхохотались. Сержант наклонился вперед.

– Это которые живут с обезьянами на деревьях.

Я повозился с подножкой мотоцикла и показал ему свои документы. Он поговорил с кем то по рации и отдал честь.

– Следуйте дальше, товарищ, – имя Странского, по видимому, обладало магической силой. Милиционеры направили меня в лесной район. Вместо украденного сиденья я приспособил подушку: она вызвала очередной взрыв хохота. Я медленно развернулся, взглянул на милиционеров напоследок и дал газу, разбрасывая позади себя грязь.

С холмов доносились странные звуки. Табор Золи вез гигантские арфы высотой по шесть семь футов. Движение кибиток по ухабам проселочной дороги доносилось издалека. Звук был такой, словно кого то заранее оплакивают.

Когда я увидел ее, она стояла посреди поля, около ворот, вяло опустив руки. Одетая в армейскую шинель Золи медленно описывала вокруг себя круг ногой, выставленной вперед. Одна коса качалась в воздухе, вторую она держала в зубах. Неумело нарисованный кистью знак на воротах извещал о запрете вторжения на частную территорию. При моем приближении Золи быстро сменила позу, и тут я понял, что она читала.

– Ох, – сказала она, пряча разрозненные листки.

Она пошла вперед и, обращаясь ко мне – я шел за ней, – сказала, что лучше, если я нагоню их через час другой, ей надо предупредить остальных, им нужно время, чтобы приготовиться. Я не сомневался, что в этот вечер больше не увижу ее. Когда я подошел к табору, цыгане успели состряпать угощение.

– Мы готовы принять тебя, – сказал Вашенго, хлопнул меня по спине и усадил во главе стола.

На лифе желтого платья Золи сверкали десятки крошечных зеркал. Она нарумянила лицо слюдяно глинистым сланцем.

«Англичанин» – так они называли меня, будто это единственное мое достоинство. Женщины хихикали над моим акцентом, накручивая мои волосы себе на пальцы. Дети сидели близко ко мне – чересчур близко. Мне даже показалось, что они запускают руки в мои карманы, но это было не так. Просто они иначе ощущали пространство. Я заметил, что и сам, когда говорю, придвигаюсь к ним. Отстранялась только Золи. Уже потом я понял, что она поддерживала расстояние между нами, чтобы защитить себя. Однажды она сказала, что у моих зеленых глаз внезапный взгляд, и я подумал, что в нем можно увидеть что угодно: любопытство, смущение, желание.