– Людей, которые начали эту войну, следует расстрелять! Вильсона тоже, всех их.

Пол промолчал. Сердце его наполнилось печалью. На ум ему пришли слова, которые он никогда не выскажет вслух, так как они прозвучали бы слишком жестоко: А что тогда сказать о тебе? С этими твоими разглагольствованиями о великом крестовом походе и презрительным отношением к пацифистам, таким, как твои родители?

– Ты знаешь эту строчку из стихотворения Уилфрида Оуэна? – медленно произнес Фредди. – «Это люди, чей разум похитили мертвецы». У меня, по крайней мере, остался мой разум. Хотя, может быть, было бы лучше, если бы я его лишился. Я помню столь многое. Грязь, крыс, пожирающих трупы…

Он наклонился вперед, устремив на них горящий взгляд.

– А вам известно, что под Пасщендалем мы сражались три с половиной месяца? Сражались там в грязи, в которой и нашли свое последнее успокоение почти четверть миллиона английских парней? Да, мы сражались. Я научился сражаться врукопашную. С гранатами. Они более эффективны, чем штыки. Да, я помню письма Джеральда и его матери. «Джеральд погиб как герой», написала она. – Фредди рассмеялся. – О, да, никакой грязи. Мгновенная чистенькая смерть от пули, попавшей прямо в сердце. Ты валишься на землю или грациозно падаешь с белой лошади, продолжая высоко держать знамя своей страны! – он умолк.

Уголком глаза Пол увидел, как дрожат плечи его жены, и спокойно произнес:

– И все же ты не можешь отрицать, что мир был бы совершенно другим, если бы победу одержал кайзер.

– Кто его знает?

Вероятно, ему это было совершенно безразлично. Когда у тебя нет ног, вряд ли что-то имеет для тебя большое значение. Пол попытался перевести разговор на другое.

– Ты очень педантичен, вникаешь в мельчайшие детали. Я тут подумал – ему действительно только что пришла в голову эта мысль, которая могла оказаться хорошей – что, может быть, тебя заинтересует банковское дело? Банкиры сидят большую часть дня. Что скажешь на это?

Взгляд Фредди вновь обратился к камину, где сейчас догорали последние уголья.

– Пока я неспособен ни о чем таком даже думать. Но все равно, спасибо.

Пол поднялся.

– Мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз. Боюсь, мы утомили тебя.

– Нет-нет. Я просто немного устал, только и всего. Вы здесь абсолютно ни при чем.

Совершенно потрясенные, Мими и Пол спустились по лестнице и вышли на улицу.

– Никак не могу забыть, каким он был, когда уходил на фронт, – проговорил Пол. – Вся эта поэтичность, благодарность Богу за счастливейшие минуты в его жизни, или еще какая-то чушь в том же роде. – Он провел рукой по лбу. Голова у него раскалывалась. – Я еще подумал тогда, как же он наивен! А теперь – вид этого безысходного отчаяния может кому угодно разбить сердце.

На углу они столкнулись со спешившей домой Лией. Только когда они с Мими обе одновременно вскрикнули, Пол узнал ее; один, он, без сомнения, прошел бы мимо. Она сильно изменилась; не то, чтобы постарела, скорее повзрослела. Ее волосы под маленькой ярко-синей шляпкой были коротко острижены; два завитка словно прилипли к ее слегка подрумяненным щекам и юбка была такой же короткой, как и у самых больших парижских модниц в те дни, когда он отплывал домой.

– О, – пробормотала она. – Итак, вы его видели… Это ужасно, не правда ли?

Пол поцеловал ее в щеку, ощутив слабый аромат духов.

– Разве это не ужасно? – повторила она. – Что вы о нем думаете? Что будет дальше?

– На эти вопросы у меня нет ответа, Лия.

– Понимаю. Он целыми днями ничего не делает, просто сидит в своем кресле, уставясь в пространство.