Ну, дают Отар с Маринкой Ирке прикурить, так ведь всем известно: они как встретятся, так отрываются по полной, на радость всей группе – веселятся все, а расплачиваются за удовольствие Маринка с Отаром – записями в дневнике о недостойном поведении, удалением с урока, двойками… Маринка от этих двоек прямо цепенеет. И всё равно они продолжают своё, не могут без этого!

Никто из группы, не исключая Ирину Львовну, не мог даже предположить, чем была эта дружба для Маринэ и Отара, кем были они друг для друга. Вожделенным островом для потерпевшего кораблекрушение, глотком воды для заблудившегося в пустыне, светящимся окошком в непроглядной ночи для потерявшего надежду найти приют и ночлег.

Они нашли – свой приют, оазис в пустыне, остров посреди океана. Они не скрывали друг от друга ни радостей, ни горестей, рассказывая всё без утайки. И тогда как по волшебству отступали страхи, поднималась с колен надежда и крепла вера в лучшее.

Часть 6. Мадам Мари

Год назад

– Отдохнула и хватит, до школы две недели, Мария Антуановна тебя ждёт. В школу тебе не идти, времени достаточно, так что будешь заниматься по два часа. И не делай такие глаза! Не умрёшь. Зато язык выучишь.

– Мама! Я на нём говорю, я Виктора Гюго с собой в Леселидзе брала, а словарь забыла, так пришлось без словаря читать.… А с Марь-Антоновной мы ничего не учим, просто разговариваем, она мне рассказывает о Париже и Тулузе, а я ей о Леселидзе. По-французски. И про музыкалку, и про фламенко… Часа хватит вполне, мне ещё четыре пьесы выучить надо, которые на лето задали. Наизусть не успею, выучу по нотам и скажу, что у бабушки в деревне жила, а там пианино нет.

– Не ленись, Марина, не позорь родителей. Сказано – наизусть, значит выучишь наизусть. Иначе каникулы будут кончаться в июле. Пианино тебе купили, комната отдельная, занимайся хоть весь день. Ну, не весь, но три часа обязательно, и не делай такие глаза. Тебя никто не заставляет столько сидеть за инструментом, можешь разделить на два раза, а можешь на три. Делай так, как тебе удобно, но чтобы выучила наизусть. Я проверю. И не вздыхай! Вздыхать она, видите ли, научилась…

Но Маринэ вздыхала всё равно. Два и три это пять часов, если к этому прибавить утреннюю и вечернюю гимнастику и час фламенко, получится восьмичасовой рабочий день. В каникулы…

Мать требовательно ждала ответа. Маринэ опустила глаза (возражать было бессмысленно и небезопасно). А утром привычно разложила на столе словари и тетради, но Мария Антуановна не пришла. Прождав полчаса, Маринэ спустилась двумя этажами ниже и позвонила в красивую, обитую белой кожей дверь. На звонок никто не отозвался, и Маринэ забеспокоилась.

Мадам Мари было далеко за восемьдесят, и она почти не выходила из дома: прогулки на свежем воздухе с успехом заменяла восьмиметровая лоджия, где Мария Антуановна выращивала роскошные лимонно-жёлтые астры и красно-оранжевую настурцию с лепестками, похожими на языки пламени. Продукты ей приносила соцработница (и Маринина мама). Исключение составляли визиты к двум ученикам, жившим в том же доме, и к соседке Мире Михайловне, с которой они проводили вечера за карточным столом и dolce farniente (итал.: приятное ничегонеделанье).

Не отрывая руки от кнопки звонка, Маринэ отчаянно забарабанила в дверь кулаком, а потом и ногой. На стук открылась соседняя дверь, из неё вышла Мира Михайловна, посмотрела на Маринэ и закивала головой, молча подтверждая невозможное. Из голубых, выцветших, как августовское небо, глаз Миры полились прозрачные слёзы.