Соня чувствовала себя маленькой девочкой, потерявшейся на вокзале чужого города и оказавшейся вдруг у заветной двери. Надо было долго-долго сидеть, глядя на матовое стекло с красным крестом, молиться кому-то, просить высшие силы о великом благоволении, и тогда двери распахнутся, в них появится человек — единственный в мире, самый родной, самый нужный.

Потеряв родителей в раннем детстве, она выросла в семье тети, не избалованная ни особой любовью, ни вниманием. Никто не мучал девочку, тем более не избивал — семья инженера-баллистика в составе супругов и сына тети от первого брака, проживала в атмосфере сухого, скудно-интеллигентского благополучия. Здесь было правильно, мирно и холодно. Ни всплесков раздражительности, злобы, ни душевного тепла. Из своего детства Соня вынесла закон скудости эмоций, якобы, составляющий неотъемлемый признак интеллигентности и убеждение в своей заурядности. После библиотечного института она попала в библиографический отдел Ленинской библиотеки и тихо просидела там три десятилетия. Не меняя ни рабочего места у окна, ни привычки кипятить по утрам воду для кофе, ни прически. Раз и навсегда подстригшись «под каре» и выбрав в качестве личной униформы темно-серые и светло-серые (в праздничном случае) костюмы, она постепенно седела, старела и умнела. Уж очень много книжек прочла за тридцатилетие Софья Матвеевна. По мере того, как увядал её физический «скафандр», душа расцветала богатым и нежным цветом. Удобрением этого редкого цветка послужила мировая классика. Соня, легко осваивающая языки, предпочитала знакомиться с авторами в подлиннике. Маркеса она прочла на испанском, Уайльда — по-английски, Моруа — по-французски.

Пару раз, до рубежа тридцатилетия, она увлекалась интересными мужчинами, и каждый из них принес боль разочарования. Классика и современность в области взаимоотношений мужчины и женщины находились в жестоком противоречии. Герои, способные уехать на Кавказ в результате возвышенных чувств, перевелись. А может, доставались другим, более ярким, манящим. Из-за Сони никто стреляться не собирался, и тем более, вызывать соперника на дуэль. Не было соперников, была тихая, преданная, нетребовательная женщина, готовая жертвовать собой за самую малость подаренных ей теплых чувств. Ну, а если кому-то нравится жертвовать, то мешать им не стоит.

У Сони уводили ценные книги, хорошие пластинки, занимали и не отдавали пятерку до зарплаты. Больше у Софьи Матвеевны взять было нечего, разве только жизнь. Но за её душой Мефистофель не являлся. Вероятно, для сил зла она тоже не представляла особого интереса.

Когда Соня впервые увидела Андрея Дмитриевича — у телефона-автомата, из которого она пыталась дозвониться старушке-приятельнице, то сразу поняла: надо смотреть и смотреть сквозь мутное стекло на мужественное лицо с крупными, резко вырубленными чертами, на высокую фигуру, в каждом жесте таящую старомодно-армейское, какое-то чеховское благородство. Автомат проглотил жетон. Соня растерялась — мужчина наблюдал за ней. Он был в свободном бежевом плаще нараспашку, она — в симпатичном жакете-букле цвета маренго. Весна только началась по-настоящему. В Столешниковом текло со всех крыш, и вниз, к Пушкинской, сбегали ручьи. Все это показалось Соне чудесно-преображенным. Порывшись в сумочке, она обнаружила второй жетон и, попросив взглядом разрешения, попыталась набрать номер ещё раз. Мужчина, оценивший её безуспешную попытку выбить кулачком проглоченный жетон, вдруг рассмеялся.

Соня вышла, пылающая, вспотевшая под черной шерстяной водолазкой:

— Не работает. Я слышу, а там — нет, — объяснила она.

— Простите, совсем чумной сегодня, — сказал мужчина. — У меня же телефон в машине. Машина припаркована против пассажа. Позвольте предложить вам воспользоваться… Андрей Дмитриевич, — представился он.