— С некоторыми людьми тоже так бывает, — заметил Конан. — Любовь к золоту стоит им здоровья. А то и жизни.

— Чрезмерная любовь к золоту, ты хочешь сказать? Да, я знаю, наверху все не так, как у нас. Я ненавижу золото, а Темный Ольт обожает, и оно платит ему за любовь отменным здоровьем, а мне за ненависть — хворью. Вся беда в том, что ему некуда деться. Наверху у него всегда есть выбор. Понимаешь, о чем я говорю? Не понравится один хозяин, золото обязательно найдет способ перейти к другому, к тому, кто его сильнее любит. А тут оно вынуждено все свои чувства делить между мною и Ольтом.

— И тебя это, конечно, не устраивает, — насмешливо проговорил Конан.

— Человек, твоя ирония неуместна. Нет такой цены, которую бы я не заплатил тому, кто избавит меня от соседства с Темным Ольтом и его сокровищами. Заметь, я сказал слово «бы». Увы, мне нечем отплатить за такую услугу, ведь я — бессребреник и за всю свою жизнь не приобрел даже ломаного гроша. Но тому, кто сумеет мне помочь, достанутся все богатства Ольта…

— Ах ты пройдоха! — рассмеялся Конан. — Предлагаешь то, что тебе не принадлежит. И дураки, конечно, находятся?

— Кого ты имеешь в виду, человек?

— Конечно, бедолагу Далиона и шайку оболтусов, которая побывала тут незадолго до меня. Готов побиться об заклад на что угодно, они взялись помочь страждущему духу подземелья, и теперь Темный Ольт мастерит из их костей зубочистки.

Конан растерянно заморгал — бабочка на известняковой стене исчезла. Вместо нее серело пятнышко мохнатого лишайника.

— Ты прав лишь отчасти, воин, — прошептал лишайник. — Только Далион внял моим уговорам, и он один сейчас жив. Остальные пришли спасать его и в итоге все погибли. Если бы они слушались советов, а не шарахались с визгом от моей тени, то, возможно, добились бы успеха.

— Разве их убил не Темный Ольт? Пребывай Пенат в облике человека, он бы пожал плечами. А лишайник просто съежился на мгновение.

— Темному Ольту, — с презрением сказал он, — не пришлось даже седалища отрывать от груды золота ради этих трусов.

— Значит, их прикончил ты, — обвиняюще заключил Конан.

— Я? — возмутился Пенат. — Их погубили собственные глупость и трусость. Первые двое сорвались со скалы и разбились, третий умер от разрыва сердца, четвертый и пятый утонули в подземной реке, шестого пырнул ножом товарищ, приняв за призрак. Потом седьмой и восьмой забились в расселину и, сойдя с ума от ужаса, наложили на себя руки.

— Они испугались тебя, — упорствовал Конан. — Значит, это ты виновен в их смерти.

— Ладно, пусть я виновен, — раздраженно уступил лишайник. — Право, эти суеверные бедняги не стоят того, чтобы о них вспоминать. Они — часть ненужного прошлого. Давай лучше потолкуем о настоящем…

— Я иду наверх, — отрезал Конан.

— Но почему? — удивленно спросил Пенат. — Ты что, не хочешь разбогатеть?

— Из твоей уютной норки, — сказал киммериец, — никто еще не возвращался. Я хочу нарушить эту милую традицию.

Лишайник тяжко вздохнул.

— Я знаю, у вас, людей, есть излюбленная поговорка: «Лучше быть живым трусом, чем мертвым храбрецом».