|
Х. Л. Б. Жар Буэнос-Айреса (1923)
Предисловие
Я не переписывал эту книгу. Я приглушил барочные чрезмерности, ограничил число шероховатостей, вымарал сентиментальности и неясные места, и в ходе этой работы, порой приятной, а порой тягостной, я почувствовал, что паренек, писавший это в 1923 году, по существу (что вообще значит «по существу»?) уже являлся тем сеньором, который теперь либо смиряется, либо исправляет. Мы – один человек; мы оба не верим в успех и поражение, в литературные школы и в их догмы; мы оба – поклонники Шопенгауэра, Стивенсона и Уитмена. Я вижу, что «Жар Буэнос-Айреса» уже предвосхищает все, что будет потом. За то, что приоткрывал этот сборник, за то, что он каким-то образом обещал, его великодушно одобрили Энрике Диес-Канедо и Альфонсо Рейес. В 1923 году юноши были робки, как и теперь, в 1969-м. Опасаясь внутренней пустоты, они так же пытались прикрыть ее невинным новомодным грохотом. Я, например, ставил перед собой сразу несколько задач: подражать некрасивостям Мигеля де Унамуно (они мне нравились), быть испанским писателем семнадцатого века, быть Маседонио Фернандесом, открыть метафоры, уже открытые Лугонесом, и воспеть Буэнос-Айрес низких домов и усадеб с решетками (такие были на западе и в районе Сур). В те времена мне были любезны вечера, предместья и невзгоды; теперь мне любезны рассветы, центр и спокойствие. Х. Л. Б. Буэнос-Айрес, 18 августа 1969 г. К читателю
Если страницы этой книги содержат какое-нибудь удачное стихотворение, я заранее прошу у читателя прощения за то, что нахально присвоил его себе. Наши ничтожности мало чем различаются: случайно и несущественно то обстоятельство, что ты – читатель этих упражнений, а я – их автор. Х. Л. Б. Реколета
Убеждены: все – суета сует, средь залежей благородного праха. Но тянем свой век, понижаем до шепота голос в толще плавных рядов пантеонов, чьи мягкие тени и мрамор даруют надежду или предвосхищают достойную встречу со смертью. Как восхитительны склепы! Строгость латыни на плитах, соединение мрамора и цветов, своды прохладны, словно внутренний дворик, давнее прошлое, навечно – вчера, здесь остановилось, слилось в единую точку. Обманчив покой единенья со смертью, мы обманулись и жаждем конечного мига, жаждем грез и покойного равнодушья. В легкой дрожи страстей, чести и шпаги, в спящем плюще — повсюду теплится жизнь. Пространство и время – ее порожденья, магический инструмент бытия и души. Искра души едва лишь погаснет, вместе погаснут, исчезнут пространство и время. Точно так же погасшим лучом отменяется отблеск вечерний, отображение и существованье зеркал. Тихие тени деревьев, ветерка дуновенье среди птиц и ветвей, душа, растворившаяся в тысячах прочих, дивное чудо, однажды ставшее жизнью, необъяснимое чудо, но это чудо, призрачное повторенье, очернено горьким ужасом сегодняшних дней. Вот о чем размышляю я в Реколете, там, где хранятся мои пепел и траур.
Юг
Стоять в одном из твоих патио и видеть древние звезды, сидя на скамье в тени, смотреть на рассеянные огни, которым так и не смог в своем неведенье ни имя дать, ни сложить из них созвездия, чувствовать кружение воды в колодце потайном, аромат жимолости и жасмина, молчание уснувшей птицы, круглый свод, влажную прохладу, — это и есть стихи. |
