Незнакомая улица

Тень голубиная —

 так вечера начало евреи называли,

 когда шаги легки и сумрак не мешает

 увидеть, как приходит ночь,

 что музыкой, старинной и знакомой,

 звучит и опускается на землю.

 В час этот, когда свет

 прозрачно тонок,

 я вышел к улице, которую не знал.

 Она открылась предо мной широко,

 мягкий свет струился по кровлям и стенам,

 такой же, как и тот, что в небе

 отражался, в глубине.

 Все в этой улице – дома, ограды

 палисадников, звонки, что у дверей,

 и, может быть, мечты той девочки с балкона, —

 наполнило мне сердце

 чистою слезой.

 Казалось, этот вечер тихий

 заполнил улицу нежнейшим серебром,

 что зазвучало вдруг, как позабытый,

 но всплывший в памяти хорал.

 Потом подумалось,

 что улица в тот вечер была как бы чужой

 и что дома на ней – подсвечники,

 где жизнь людская – как свеча,

 которая горит и угасает,

 и каждый шаг наш —

 шаг на пути к Голгофе.

Площадь Сан-Мартина

Маседонио Фернандесу

Искал я вечер,

 но напрасно спешил по улицам.

 Уже в порталах притаилась немая тень.

 И, отливая блеском матовым,

 как омут, вечер застыл на площади,

 спокойный, чистый,

 благодатный. Как лампа, светлый.

 Как лоб открытый, ясный.

 Печальный, как человек, что в трауре стоит.

 Волненья улеглись

 под сенью всепрощающих деревьев:

 акаций, хакаранд —

 их очертаний силуэт

 смягчил мне памятника жесткий профиль,

 в густой листве их замерцал,

 перемешался чудесный свет,

 от неба – голубой, а от земли – червленый.

 Как хорошо: смотреть на вечер,

 покойно сидя на скамье!

 Внизу

 вздыхает порт, о дальних плаваньях мечтая,

 а площадь уравняла всё и вся

 и приоткрылась вдруг, как смерть, как сон.

Труко

Колода перекраивала жизнь.

 Цветные талисманы из картона

 стирали повседневную судьбу,

 и новый улыбающийся мир

 преображал похищенное время

 в безвредные проделки

 домашних мифов.

 В границах столика

 текла иная жизнь.

 Лежала незнакомая страна

 с горячкой ставок, риском понтировки,

 всевластьем меченосного туза —

 всесильного Хуана Мануэля

 и кладезем надежд – семеркой черв.

 Неспешный мате

 умерял слова,

 перипетии партий

 повторялись —

 и вот уж нынешние игроки

 копируют забытые сраженья,

 и воскрешаются за ходом ход

 роды давным-давно истлевших предков,

 все те же строки и все те же штуки

 столице завещавших навсегда.

Дворик

Ввечеру

 гасит краски дворик утомленный.

 Понапрасну полная луна

 прежней страсти ждет от небосклона.

 Дворик, каменное русло

 синевы,

 сбегающей по кровлям.

 Вечность, безмятежна и светла,

 на распутье звездном замерла.