Эван заставил себя не прикасаться к ней.

– Энни, подумай, ты действительно хочешь этого?

Ее глаза гневно сверкнули:

– Эван, самые счастливые минуты в своей жизни я провела в твоих объятиях.

Он протянул к ней руки.

– Иди сюда, – когда она оказалась рядом, и запах ее тела коснулся его, он сказал: – Нам довелось пережить редкостное чудо, но с тех пор мы оба очень изменились. Так много произошло с тех пор.

– Мои чувства к тебе не изменились, – Энни, приподнявшись на цыпочки, обвила руками его шею и крепко поцеловала.

Более убедительные аргументы не потребовались. Им было о чем поговорить, но с разговорами можно подождать… Он раздел ее, потом разделся сам и повалил ее на шкуры и покрывала, устилавшие ложе алькова. Волосы, веером рассыпавшиеся по подушке, медным ореолом обрамляли ее лицо, слишком озорное, чтобы быть прекрасным, и слишком совершенное, чтобы быть прелестным.

Хотя он бережно пестовал в своей душе утонченность и трудность их первой ночи, на этот раз быстро овладел ей. Теперь он знал, что его страсть сопоставима только с ее чувством. Приподнявшись на руках, он сказал:

– Когда я был в море, то мечтал о тебе, как о моей принцессе в золоченой башне.

– Я женщина из плоти и крови, Эван. Ты нужен мне как мужчина, а не как странствующий рыцарь, несущий мой знак.

– А мне… мне так хотелось быть рыцарем.

Она рассмеялась и подалась навстречу ему. Он начал свой чувственный ритмичный танец, который столько лет звучал в его ушах. Она не могла сдержать блаженного стона. Руки ее гладили его спину, завораживали его, вызывая невыносимую истому. Прошептав ее имя, Эван вознес ее на вершину экстаза.

Обливаясь потом, они лежали, прижавшись друг к другу и не говоря ни слова. Оба переживали чудо соития и вновь открывали в своих душах источники любви, которые так долго и ярко пылали в них. Эван некоторое время пребывал в состоянии блаженства, не желая ни говорить, ни двигаться, боясь разрушить возникшую гармонию. Он просто лежал рядом с ней, и этого было достаточно.

Потом они снова сошлись в любовном танце. Теперь его движения были неспешными, а руки и губы не обделили ласками ни один уголок ее тела, исторгая из него крики радости.

Когда сквозь окна кормы просочился свет дня, они лежали, переплетясь, и прислушивались к скрипу древесины и визгу штурвала, менявшего курс судна для входа в гавань.

– Андрэ скажет, что я погубил тебя, – сказал Эван, целуя влажные волосы у виска.

– Андрэ скажет много всего, но я ему больше не верю.

– Многие годы он разумно руководил королевой.

– Я не королева!

– Ты ей родня.

– Несчастная игра природы!

– Энни, я видел тебя тем вечером, когда был брошен в Тауэр. В ее присутствии ты цвела, как цветок. В тебе что-то есть. Данное Богом чувство власти, что ли… Андрэ прав в одном: из тебя вышла бы великолепная королева.

– Против воли.

Все же он заметил, что эту возможность Энни не отвергает окончательно.

– Давай не будем об этом, – она сложила у него на груди руки и уперлась в них подбородком. – Я хочу, чтобы ты рассказал мне обо всем: где был, что видел, думал и чувствовал во время путешествия.

Вот такая женщина нужна Дрейку, подумал Эван. Если бы Мэри проявила хотя бы половину интереса Энни к делам Фрэнсиса, они нашли бы удовлетворение и счастье.

– Мир так невероятно огромен, Энни. Я видел невообразимые красоты и губительные опасности, чудеса, о которых раньше и мечтать не смел.

Она с живым интересом слушала о чудовищных трудностях похода в Магеллановом проливе, о странных, радушных обителях Калифорнии, ставшей Новым Альбионом, о бесконечном плавании по Тихому океану.