Вскоре вся эта масса стоявших на приколе судов придвинулась ближе, и Уайэтт, с беспокойством на широком медно-коричневом лице, повернулся к Фостеру:

— Джон, не заприметил ли ты еще какой-нибудь английский флаг кроме нашего?

— Пока нет. Прежде я никогда не заходил сюда, но ради компании я не прочь бы повстречаться с отечественной посудиной, одной или парочкой.

— В таком случае, не благоразумней ли бросить якорь подальше, возле тех вон судов?

Суперкарго тут же замахал коротенькой толстой рукой, протестуя.

— Чем дальше от берега, тем меньше у меня будет покупателей. Поэтому, молю вас, поставьте судно на его обычное якорное место — у причала напротив Генуэзского дома.

Джон Фостер поколебался, озадаченно расчесал свою всклокоченную бороду толстыми пальцами и позволил своему единственному налитому кровью серому глазу — другой он потерял во время жаркой схватки с фламандскими пиратами у берегов Флашинга — оглядеть ряд маячивших впереди снастей и стеньг. Хм-м. Стоит задуматься над этим, казалось, очень странным фактом, что на виду не было ни одного английского флага — особенно если учесть, что рядом с адуаной, или иначе — королевской таможней, стояло пришвартованное судно, по его убеждению, очень похожее на каравеллу «Дельфин» из Дувра.

— Может, началась война? — рассуждал Генри Уайэтт вслух. — Нет, нас не просили показать опознавательные, и у пушек форта Кастелло не стоят орудийные расчеты.

Капитан «Первоцвета» отдал неожиданный приказ развернуть судно по ветру.

— Стану на якорь здесь.

Предупреждая возражения суперкарго, он добавил:

— Терпение, дружище Гудмен, и все выяснится, я свяжусь с этой иностранной пристанью, и как можно скорее. По-моему, осторожность нам не помешает и лучше убраться отсюда подобру-поздорову.

Как только паруса «Первоцвета» захлопали и затрепетали, его команда вскарабкалась на мачты, словно стая косматых обезьян, чтобы взять на гитовы блинд, марсели и потрепанный непогодой главный нижний прямой парус еще до того, как грубый якорь барка пошел, пуская пузыри, на дно сквозь мутную желтую воду.

Стоило только английскому судну стать на якорь, как от берега тут и там отчалили лодки, доставляющие провизию на суда; они напоминали гигантских водяных жуков. Ни одна из них не предложила ни рыбы, ни фруктов, ни прочих продуктов питания — только керамическую посуду, скобяной товар или изделия из кожи.

Проследив до конца за тем, как убираются паруса, Уайэтт распорядился, чтобы подготовили судовую шлюпку: он хотел сплавать на ней в контору коменданта порта. Дожидаясь, пока исполнят его команду, он смотрел, как солнце вновь появилось из-за гряды свинцово-серых облаков и залило всю гавань сиянием, устремившись в погоню за ливневым шквалом по красным черепичным крышам Бильбао и вверх по ряду голых холмов, пока наконец не выткало яркую радугу над руинами сторожевой башни, поставленной еще древними римлянами.

Лучи солнца ненадолго осветили большой золотой крест на зеленоватом куполе собора и придали искусственный блеск фасаду дворца коррехидора.

Живое воображение Кэтрин Ибботт определенно оценило бы живописность богато украшенного дворца коррехидора, беспорядочную смесь лавок под красными крышами и эти огромные склады, видневшиеся за бесконечным разнообразием торговых судов. Да, милая Кэт, так чудно играющая на цимбалах и поклонявшаяся всем искусствам, несомненно, ахнула бы, увидев драгоценные камни сложной филигранной работы, прекрасную керамику и предметы одежды из кожи, чем славился этот порт.

Что же до него самого, Уайэтт никогда не прекращал восхищаться изготовляемыми здесь прекрасными шишаками, саблями и кирасами.