|
Потом из-за поворота выбежал тот самый Бараско. У него было лицо смертельно перепуганного человека. В одной руке он тащил «шмайсер», а в другой — человеческую голову, и однотонно голосил на высокой ноте: «А-а-а!» За ним стелился кровавый след. Ничего не видя перед собой и, похоже, мало что соображая, Бараско взбежал на бугор, сунулся в спасительный ельник и стал быстро-быстро закапываться рядом с Костей, твердя одно и то же: — Петро… Петро… Петро… А-а-а!.. Голову, однако, он аккуратно положил рядом со «шмайсером» на землю. На некоторое время он замолк, потом взглянул на нее и снова закричал, тонко, как жеребенок: — А-а-а!.. К своему ужасу Костя понял, что голова принадлежала тому самому Петру. Он тихо спросил: — Что ты видел? — Не знаю… не знаю… — подняв на него белые глаза, твердил Бараско. — Там!.. Там!.. — он показал в лощину, не отрывая взгляда от Кости и ища на его лице объяснение тому, что произошло. Только тогда Костя сообразил, что Бараско весь залит чужой кровью и забрызган мозгами, а к плечу у него прилипли чьи-то кишки, из которых сочилось что-то желтое. Костю вырвало, причем одной желчью, потому что больше в желудке ничего не было. Он вдруг вспомнил, где находится, и быстро пополз вдоль ельника, подальше от лощины и полицаев. Однако полицаев и след простыл. Их словно корова языком слизала. Даже тот, кто сидел в лощине и так иезуитски тонко заманил людей в ловушку, предпочел убраться, освободив дорогу. Словно он получил удовольствие и спрятался в своем логове, затаившись до следующего раза. Косте вдруг пришла в голову совершенно дикая мысль, что происходящее вокруг — просто длинный кошмар, который все еще снится ему к избе Семена Тимофеевича. Он огляделся и понял, что это не так. Лес был тих и пуст. Даже птицы молчали. Высоко в небе одиноко плавал БЛА. Костя верил и одновременно не верил своим глазам. Так ведь не бывает, твердил он себе, не бывает. Но раз «дровосек» ушел, то и тропинка должна пропасть. Это будет лучшим доказательством его присутствия в Зоне. Он заставил себя вернуться и очень осторожно выглянул из-за косогора. Действительно, там, за березой, где начиналась злополучная тропинка, теперь был девственно чистый косогор, без листьев, цветов и сухих травинок, как в английском парке — подстриженный, ровный и ярко-изумрудный. И все-таки где-то здесь затаился морок и звал, и манил к себе жгучей тайной… Быть может, он даже раскинул невидимую сеть, чтобы кто-нибудь из людей в ней запутался, как запутываюсь я, думал Костя, окончательно теряя остатки страха. Не в силах противиться своим желаниям, он сделал шаг и услышал: — Не ходи… — Я только загляну, как тогда, на мосту, и вернусь, — объяснил он лесу. — Ты не вернешься, как и они, — ответил ему лес. — Гляну одним глазом, — канючил Костя. — Что в этом плохого? — Он заманит тебя! — Кто? — Сам увидишь, но будет поздно. Костя словно очнулся: на обрыве сидел полицай, свесив ноги, и болтал ими, как ребенок. — Ну что, понял? Ах ты, гад, подумал он и вернулся. — Ты чего?! — спросил он. — Я-то ничего, а вот ты чего? Костя вмиг остыл. — Спасибо тебе… — буркнул он в сторону. — Бывает, — сказал полицай. — Заманивает он тебя. Заманивает. — Как это так? Я думал, он ушел. — Даже я струхнул. А мне как бы и не полагается. — Почему? — Я же полицай. На мне уже и так не мерено, — и тряхнул плечами, на которых действительно все еще не высохла кровь. — Ладно, — сказал Костя, окончательно приходя в себя, — я пошел, — и закинул винтовку на плечо. |
