– Ну, что еще?

– Сядь, говорю! – Голос Бородкина вдруг обрел жесткость, в глазах сверкнули яростные огоньки.

– Зачем?

– Сядь, сволочь! Второй раз повторять не стану!

Бородкин шарахнул по столу кулаком, отчего чернильница, стоявшая на ней, опрокинулась. Синее пятно потекло к краю стола, но Бородкин как будто этого даже не замечал. Антоша, мгновение назад считавший себя победителем, почувствовал дрожь в коленях. Бородкин выдвинул верхний ящик своего стола и вынул из него нефритовые четки.

– Узнаешь?

Глядя на лежавшую на столе вещицу, Антоша едва не потерял дар речи и плюхнулся на табурет.

– Вижу, узнал! Несколько человек опознали эту вещицу и заявили, что они твои, а теперь мой следующий вопрос: как ты думаешь, Ананьев, где я эту игрушку нашел?

Антоша застонал и прикрыл веки, перед глазами поплыли круги, а в памяти пронеслись события того ужасного дня…

Апрель 1945, за два месяца до описанных событий…

Ковровые дорожки, которые устилали пол, пахли дешевым портвейном, запорошенным пеплом и пролитым накануне капустным рассолом. Низкие потолки; картины на стенах, намалеванные маслом в резных рамках под золото, лишь своим обрамлением претендующие на высокое искусство; латунный светильник с хрустальным плафоном под потолком, дающий тусклый, чуть помигивающий холодный свет.

За столом, помимо самого Хряща и Горы Жуткого, сидели еще трое: губастый белобрысый паренек с хитрыми голубыми глазками, широким носом и рваным шрамом на правой щеке, высокий тридцатипятилетний красавец с пышной шевелюрой и аккуратной бородкой, а также невзрачный рыжеволосый дядечка средних лет с тонкими усиками и усталым взглядом.

Белобрысый правил кожаным ремешком самодельную финку с рукоятью из карельской березы. Он был очень сосредоточен, плавно вел лезвие по широкому офицерскому ремню, при этом от усердия даже высунул кончик языка. Пышноволосый бородач в полудреме шевелил губами, бренчал на гитаре что-то лирическое и то и дело раскачивался взад и вперед. Рыжеволосый с явным удовольствием потягивал из алюминиевой кружки горячий чай, прикусывая его баранками и заедая медом из фарфоровой мисочки. Хрящ сидел, ссутулившись, в углу стола, перед ним на столе стоял штоф с водкой, из которого он время от времени наливал и пил, не закусывая, а занюхивая потной ладошкой.

Во главе стола спиной ко входу сидел главарь бандитского сообщества, сам Гора Жуткий. Совсем не страшный с виду, вопреки своему устрашающему прозвищу, Гора больше был похож на героя-любовника, нежели на прожженного и не раз мотавшего срок бандюгана. Высокий, не худой и не толстый, пристальный мягкий взгляд и острый, как риф, прямой нос. В Горе было что-то аристократическое, хотя, как поговаривали, мать его была публичной девкой, а отец простым биндюжником из Одессы, сбежавшим после революции в Псков.

Одевался Гора со вкусом. Сейчас на нем была надета шифоновая сорочка кремового оттенка; шевиотовые брюки с острыми, словно булатные клинки, наглаженными стрелками; на запястье Горы красовались новенькие позолоченные часы марки «Звезда», изготовленные знаменитым на всю страну Пензенским ГЧЗ. Ни дать ни взять чистый аглицкий лорд или же немецкий барон из Баварии. Когда в комнату вошла женщина, Хрящ напрягся.

Когда на одной из посиделок Гора Жуткий представил дружкам свою новую пассию, Антоша был просто ошарашен, поскольку узнал в сожительнице Горы юношескую любовь Нюрку Попову. С тех пор Антоша почему-то почувствовал жуткую обиду и не находил себе покоя.

Нюрка, как это и ожидалось, за эти годы из худощавой школьницы превратилась в настоящую королеву. Она округлилась, похорошела и расцвела, как майская роза по весне.

Слегка замутненные, как от марафета, зеленые глазищи, яркая, как кровь, помада на губах, подведенные карандашом коромысла-брови не говорили об утонченности их обладательницы, но делали Нюрку чертовски привлекательной и желанной.