Мулло… вампир. Упырь. Что за ужасные предположения? Нелепые, необоснованные.

Я родилась мёртвой, а отец нашёл неизвестныйчудесный способ вернуть меня к жизни. Но что, если я никогда так и не вернулась до конца? Что, если я навсегда осталась… наполовину мертва?

Всё сижу в кибитке, пишу, хотя мыслей в голове уже нет. Под потолком от сквозняка тихо звенят бубенцы на оберегах. Вита тихо спит. Снаружи порой слышно чьи-то шаги, и я напрягаюсь каждый раз, ожидая, что это Сумеречные Сёстры явились за мной.

Боюсь закрыть глаза. Стоит только на мгновение отвлечься от письма, как я вижу Тео, и чудится его чудовищный крик.

И ещё моё новое зрение. И слух. И… не знаю, как прозвать это чувство… Не могу перестать замечать золотые нити заклятий и чужих жизней, не могу отключить то острое дикое чувствование чужого присутствия.

И ещё я, если честно, боюсь, что стоит мне заснуть, и…

Не хочу, чтобы мои кошмары повторялись…

И Тео… Тео… я поверила, почти поверила, что он послан мне судьбой, провидением, самим Создателем, чтобы уберечь от горя, беды и одиночества. Нас будто связала невидимая нить, и вот… вот уже его нет. Так горько, жестоко, трагично, неожиданно и бесповоротно.

Я… я не знаю, что делать.

Кажется, это всё кошмарный сон, и ему нет конца.

Я заблудилась.

Я проснулась после обеда, когда короткий день последнего зимнего месяца уже начал сереть, погружаясь в сумерки. Сейчас сижу снова у костра, мне дали шаль, чтобы накрыться, хотя, если честно, я совсем не мёрзну, и вот продолжаю писать, так много мыслей шумит в голове.

Фарадальский лагерь днём – это очень странное место, полное громких звуков, непривычных запахов, ярких красок, что особенно режут глаза в конце зимы, когда уже и забываешь, что мир может быть не только серым, белым и чёрным.

Сильно несёт дымом. Вита сказала, ночью где-то случился пожар, и я не могу перестать думать о Тео. Не понимаю, отказываюсь понимать, почему Сёстры так поступили с ним.

Фарадалы в основном меня сторонятся. Подходил Буша, предложил позавтракать, я согласилась.

В лагере все всё делают сообща: завтракают, убираются, работают. Во время завтрака я столкнулась с Замбилой. Она снова сделала тот странный знак, проговорила что-то на фарадальском (подозреваю, это проклятие), и поспешила отойти подальше, но я нагнала её.

– Простите, господица Замбила, – не отставала я, преследуя старуху по дороге к её кибитке.

Она уже взобралась по ступеням, когда я в отчаянии воскликнула:

– Господица Замбила, кто такие мулло?

Зыркнув на меня злым подслеповатым глазом, она нырнула в кибитку, так и не ответив, но стоило мне разочарованно вздохнуть, развернуться и уже сделать шаг обратно к костру, как она вдруг выглянула обратно наружу:

– Кровососы, – прошипела она. – Создания Нави. Мертвецы.

Мертвецы. Об этом же упоминала ночью Вита.

– И вы уверены, что я мулло? Как его опознать?

Старуха спустилась на одну ступень ниже. Фарадальские кибитки почти всегда в пути, но на зиму обычно остаются до весны в одном месте, и к ним приставляют маленькие шаткие лестницы. Мне даже наступать на них страшно, но сами фарадалы ловко взбираются по ним. Вот и Замбила, несмотря на возраст и сильную хромоту, вовсе не боялась стоять на верхней ступени, подбоченившись.

– Я ни в чём не уверена, маленькое чудовище, – сказала она, глядя на меня с нескрываемым презрением.