Квартира была огромная, почти сто метров, сталинка. Наследство от дедушки.

Лена успевала протереть пол до прихода своих, она любила всё делать, когда в квартире никого не было.

Девушка подпёрла голову руками и безучастно глядела в окно. Мечтала. Силуэты качающихся тонких веток отражались на паркетном полу, тень играла со светом.

На довольно широком подоконнике Лена поставила пару цветочных горшков, на этом увлечённость комнатными растениями и закончилась.

Старенький компьютер дышал на ладан, кряхтел, скрипел, загружался. Столь же дряхлый монитор занимал половину добротного письменного стола. Лена подумывала приобрести специальный компьютерный, но откладывала, дубовый стол жалела. Пыталась скопить и на технику, но не получалось, абсолютно всё уходило в семью.

И косметический ремонт желательно сделать. Обои в некоторых местах выцвели, а в магазинах этакую красотищу продавали, залюбуешься.

Раздался стук в её дверь, это могла быть только Вера Степановна.

― Еления, ― обратилась Вера Степановна, ― ты сегодня делала уборку, на столе лежали мои золотые серьги, подарок отца Ольги. Где они?

Лена растерянно посмотрела на мачеху. «Она подозревает меня в краже»?

― Там ничего не было, иначе я бы заметила.

― Не думаешь же ты, что я сказала неправду? ― подняла бровь женщина.

― Вера Степановна, скорее всего вы их куда-то переложили.

― Не надо мне говорить, что я делаю. Поверь, я это так не оставлю, твой отец будет извещен, ― возмущенно предупредила мачеха.

― Но их и в самом деле не было. Давайте не будем папу волновать, у него давление поднимется. Хотите, вместе поищем, ― предложила Лена.

― Не думаю, что позволю тебе рыться в моих вещах. Если не найду, доложу твоему отцу, ― Косова закрыла за собой дверь.

Веру Степановну Лена нервировала.

Косова тревожилась о сыне, она стала подмечать, как заворожено таращил глаза он на грудь девушки, на движения её бёдер, когда считал, что никто не видит его интереса. Началось это недавно и напоминало медленно закипающий котел.

Вера Степановна сразу заволновалась, когда в первый раз засекла подобные взгляды.

Сына она понимала. Падчерица, несмотря на обычно неухоженный вид, излучала здоровье, двигалась грациозно, и, надо признать, была женственна до невероятности. Косова страшилась, что может стрястись непоправимое и не соображала, что можно предпринять.

Не могла она выговорить сыну, чтобы не помышлял о Лене, не было принято в их семье подобной открытости.

И Лену не могла предупредить, они ничуть не сроднились за эти годы.

В этом имелась и её вина, что скрывать, она помнила, как Лена первое время льнула к ней, но не было у Веры Степановны душевных сил, чтобы как-то приголубить сироту. Она и со своими-то детьми в жизни не была нежной, что уж говорить о чужой девочке.

А теперь, как классическая мачеха, стала придираться к падчерице по пустякам или, как сейчас, зная достоверно, что серьги у дочери, нашла причину привязаться к ней.

Девушка действовала на нервы своей холодностью, безропотностью и, что уж там таить, неброской красотой. Косова отдавала себе отчёт, что у неё под боком, совершенно как в сказке Пушкина, девочка:

«Тихомолком расцветая

Между тем росла, росла

Поднялась - и расцвела.

Белица, черноброва

Нраву краткого такого…»

Насчёт «белолица и черноброва» преувеличение, скорее рыжеватая, а то, что характер кроткий, это есть.

Нет, к девушке она ни в коем случае не испытывала зависть, а вот, если жених бы ей отыскался, как у классика, было бы здорово. Что её Синицын замуж не берет? Может они с Петей уже живут давно, только виду не подают? Вряд ли. Иван Родионович сообщил бы непременно. Ушла бы она к Пете, и Митя не так пялился бы на сводную сестру. Быстрее бы и его распределили, пока он руки не распустил, не то скандал будет.