Женщина впервые подаёт голос:

— Дети очень горюют… что же им сказать? Они так любили играть с Берти…

Заставляю себя улыбнуться:

— Скажите, что Берти теперь лежит в больнице для роботов. И что, видимо, он будет долго болеть. Больше я ничем не могу вам помочь. Мне очень жаль.

Они понимают, что разговор закончен. Мужчина подаёт мне руку. Клодия провожает пару к выходу. Около Герберта остаёмся только мы, люди — я, Мама-Джейн и Алик-Хамло, который до крови прокусил губу: Герберты — его любимый проект, модель, доведённая с нуля. Его дети, можно сказать.

Алик гладит волосы Герберта — в пыли и копоти, раздвигает пряди, находит разъём на затылке.

— Мальчик, подключаю дополнительное питание. Чувствуешь? Тест.

— Носферату труп среди тощих клоков, — сипит Герберт.

Алик смотрит на меня:

— Надо подключаться к мозгу напрямую, проводить диагностику вручную… и мы его добьём. В смысле, его личность добьём… если от неё хоть что-то осталось.

— Не надо, — вдруг говорит Мама-Джейн.

Мы оборачиваемся к ней.

— Парни, вы вправду не слышите, не понимаете, что он пытается выйти на контакт? — говорит она, хмурясь. — Робби, и ты не понимаешь?

— По-моему, он выдаёт эклектически собранные фразы, — говорю я. — Без смысла и связи, грамматически рассогласованные. Остатки мозга улавливают приказ говорить — и он говорит то, что может.

— А мне кажется, что он общается метафорами, — Мама-Джейн сердится. — Вы просто не хотите понять.

— Они не умеют метафорами, — хмуро говорит Алик. — Джейн, дорогая, он же машина. Они очень прямолинейные. Однозначные. На прямой стимул выдают прямую реакцию.

— Кто знает, — Мама-Джейн гладит лоб Герберта, касается его века. Его лицо неподвижно. — Этот Герберт — уже достаточно старый. Пять лет… ты представь, какие массивы информации он обработал за эти пять лет. И насколько сложными могут быть его приобретённые ассоциативные связи. Ты же потому и боишься соваться руками в его разум, в код — потому что этот код он сам уже, очевидно, перебирал сотню раз, это уже его собственный разум, а не наше создание. Предположу, что разум Герберта может быть чертовски сложным, сложнее, чем мы ожидаем.

— И что он хочет сказать, по-твоему? — в голосе Алика — скепсис.

— Что чувствует себя, как живой мертвец, и что разорван в клочья, — Мама-Джейн нетерпеливо машет рукой. — Он же говорил при вас! Он попытался усмехнуться, когда Шелдон говорил, что его подвиг заслуживает медали! И сравнил себя со сломанной игрушкой! Для своего состояния он отлично понимает обстановку.

— Мне кажется, ты выдаёшь желаемое за действительное, — говорю я. — Это у тебя ассоциативные связи, это ты можешь сочинять и понимать метафоры, это у людей бывает парейдолия — или как это называется, когда человек видит знакомые образы там, где их нет?

Мама-Джейн сердится.

— Вы уже решили его списать, да? Рыться в его разуме, оставляя необратимые изменения? Но он вам не препарат, он — разумное существо, хоть и искусственное…

— Ты несправедлива, — перебивает Алик. — Думаешь, тебе одной его жаль, да? Мол, для тебя он — воспитанник, а для нас — сгоревшее компьютерное железо, так, что ли?

— А почему вы его не слушаете?

— Так, — говорю я.