|
Вернее, согласится поставить буйную голову на кон. И не только потому, что за ним должок перед Гурко. Всю жизнь полковника учили науке боя и выживания, и за то, что он в совершенстве овладел ею, наградили двумя орденами Красной Звезды и орденом Героя. Но в последние годы у него, как и у похожих на него, отбирали долю за долей все, что он ценил на земле, благодаря чему ощущал себя значительным человеком: честь, славу, веру в высшее предназначение, Родину. Теперь враг был повсюду, но с туманным, непроявленным ликом. Он попал в ловушку куда более ужасную, чем та, куда угодил Гурко. Словно его, бесстрашного вояку, Господь поразил сердечной слепотой. Оплеванные, осмеянные товарищи спивались и стрелялись, а полковник по инерции испытывал новые машины, уже не понимая, кому и зачем это нужно. В словесной мути, в фарисействе мужественное сердце растворяется быстрее, чем в серной кислоте. Потеря ясности цели истинного воина убивает вернее пули. И вот пришел друг и бесхитростно указал: полковник, вон твой враг, гляди! Надо отбомбиться! Как тут откажешь?
— Антон Захарович, — мягко вступил Литовцев, — скажите пока главное. Возможно ли это теоретически? — Что именно? — Успеете ли вы подтянуться в нужное место и в нужный момент? — Какое это место? — Девяносто километров от Москвы, северо-запад. — Четыре часа, не больше… В каком вы звании, Сергей? — Майор. — Так вот, майор, без письменного приказа я шагу не сделаю. Даже ради Олега. Они глядели друг на друга, и в ледяных зрачках полковника Литовцев угадал смешинку. Похоже, он уже примеривался к штурвалу. — У вас на борту две ракеты «воздух — земля»? — Плюс десятиствольные пулеметы и четыре человека команды. Это не шутка. Без приказа нельзя. — Чей нужен приказ? Полковник назвал фамилию и звание. Сергей Петрович сделал вид, что задумался над решением неожиданной задачи. — Будет приказ, Антон Захарович. Вместе с подробной инструкцией. Получите через три дня. Смешинка в глазах полковника почти растопила лед. Они оба понимали, что Литовцев блефует, такого приказа в чистом виде быть не могло, но оба также знали, что по нынешним временам честная сделка вообще исключалась…
Тамара Юрьевна, пробудясь от транса, печально на него глядела. Теперь ей было не за пятьдесят, а опять ее вечные тридцать. Верь после этого, что водка не лекарство. Очи горят антрацитом, губы сочные, алые. И голос другой, наполненный вкрадчивой негой. — Все думаю, милый, из-за чего ты так бьешься? Чего ищешь? Ведь жизнь так проста, неужто не понял? — В чем же ее простота? — Да в том, что все проблемы человек сам себе придумывает. Чем он глупее, тем больше проблем. Вот мы с тобой пара, да? — Конечно, пара. — Не иронизируй, тебе не идет. Ты же не Жванецкий, слава Богу… Могли бы уехать к теплому морю, куда угодно… На Запад, в Париж, на Багамские острова. Могли наслаждаться природой, пить вино, купаться, дурачиться, слушать музыку, да что хочешь. Только не надо ничего усложнять, второй жизни не будет. Ты согласен? — Конечно, согласен. — Вместо этого затеял бороться. И с кем? Даже не с великанами, с урками, с раздувшимися от выпитой крови клопами. Зачем, Сережа, зачем? Что ты изменишь? Да и нужно ли что-то менять в мире, который создан не нами? Какой в этом смысл? Сергей Петрович был поражен ее трезвой речью, от неожиданности закурил лишнюю сигарету. — Дай мне, — попросила она, еще не докурив предыдущую. — И водки хочу. С чашкой снова отправился на кухню. Скорее всего, это был его последний спокойный вечер. Взрывной шнур уже подожжен. Набрал жратвы и спиртного, сколько сумел донести. |
