Придирчиво оглядела закуску.

— В холодильнике есть банка икры.

— Обойдешься. Я тебе не мальчик туда-сюда бегать.

Разлил водку, чокнулись, выпили. Живые женские груди лоснились, как нацеленные пушечные ядра. Он старался на нее не смотреть.

— Ты права, Томочка. Жизнь простая. Если клоп насосался крови, кто-то должен его раздавить.

— Это именно ты?

— И ты и я. Оба мы. Он же тебя чуть не убил. Корейца прислал. Разве такое прощают?

— Если решил, все равно убьет, — заметила она беспечально. — Не ты же его остановишь. Его никто не остановит, не заблуждайся. Время играет с Мустафой в одной команде. Все можно одолеть, милый, кроме времени. Давай удерем. Зачем погибать? Обидно. Я такая еще молодая…

Пятидесятилетняя, она и впрямь была юна и прелестна, с плавной речью, с ярко разгоревшимися, похотливыми угольками глаз. Ее пышное тело томилось от избытка греха. О чем говорить, в самом деле. С глубокомысленным видом, отставив стакан, майор медленно расстегнул пуговицы на рубашке…

Генерал Самуилов медведем ворочался в одинокой постели. Третью ночь его маяла свирепая бессонница, и причина, как он понимал, была одна: закрытое дело об исчезновении людей в Москве. Всю информацию он слил в свой личный компьютер и надежно закрыл доступ. Предпринимать какие-то шаги или докладывать кому-то наверх он не собирался. Не хуже, чем Тамара Юрьевна, понимал, насколько это нелепо. Но в отличие от нее не считал время неодолимым противником. Оно побеждает трусливых и слабых духом, но не тех, кто умеет ждать. На скрижалях истории записано, что вселенское зло, скопясь в одном месте в чрезмерном количестве, вызывает загадочную химическую реакцию и пожирает само себя. Для посвященных это так очевидно, что не является откровением. Глупо биться лбом в открытую стену, но так же недостойно для мужчины, подняв лапки, уповать на то, что мир очистится от скверны по Высшей воле. Настанет срок, и свидетельства очевидцев перевесят на весах судьбы злобные оправдания выродков. Когда Самуилов прятал в компьютерной резервации акт об очередном раскрытом преступлении, он с удовлетворением чувствовал, что приблизился на шажок к судному дню. Но ему было очень стыдно пред молодыми сотрудниками, из тех, кто продолжал верить ему как мудрому и справедливому наставнику. Бывало, гонял их беспощадно, подставлял под пули, заманивал удачей, а потом стреноживал на полном ходу, будто пьяный, потерявший голову наездник. Пылких, с еще не остывшими от жара погони боками, уводил в стойло и заставлял жевать безрадостный корм лжи. Но иначе поступать не мог, не имел права, потому что слишком высокие ставки были в смертельной игре, которая на юридическом языке называлась так невинно: накопление неопровержимых улик. Самуилов собирал улики не для разоблачения отдельного убийцы, насильника или грабителя, а готовился выступить обвинителем на процессе, подобном Нюрнбергскому, где совершится возмездие Божье.

…Дема Гаврюхин, неутомимый лидер зонной оппозиции, снесся с Гурко утром в четверг. Снесся, слабо сказано. Гурко уединился в туалете, где ему хорошо думалось, и едва успел приспустить штаны, как в квадратное, зарешеченное окошко просунулась палочка с бумажкой на конце. Не мешкая, Гурко сорвал бумажку, развернул, прочитал: «Есть вероятность, акция отслеживается Хохр. Мы все под колпаком. Жду решения. Д.».

Бумажку Гурко смял и использовал по назначению. В записке для него не было ничего нового. Он понимал, что на таком ограниченном пространстве, как Зона, три раза без соизволения Хозяина не воскресают. Мистика здесь ни при чем. Хохряков по Зоне всех таскал на поводке и Гурко тоже зацепил за ноздрю и умело подводил к эффектному разоблачению. Все это Олег учитывал, это было ему на руку.