|
Вырос Порубор, вытянулся, шутка ли — семнадцать лет парню, жениться пора бы, да вот девы-любы так и не нашел, слишком уж робок был, стеснялся, да и работа — шастанье вечное — приятным знакомствам никак не способствовала. Рыжая Речка на него уж поглядывала да вздыхала тайком, даже плакала — ну, не смотрел на нее парень, никак не смотрел, а ведь изменилась девка, заневестилась, похорошела — уже не прежняя веселушка-толстушка, а девица справная, велика в груди, тонка в талии, глазищи вострые, а уж рыжая коса — всем девкам на зависть. Вот и сейчас, спозаранку, затопив круглую печь, Речка толкла в ступе жито да поглядывала на Порубора, что сидел за столом, подперев кулаком голову, задумчиво смотрел в стену да кое-что вырисовывал греческим стилосом на покрытой воском дощечке.
— Чего рисуешь-то? — опустив пест, не выдержала Речка.
— Да так. — Юноша смутился, прикрыл веками карие глаза, вздохнул тяжко: — Измаялся я уже от безделья, Речка!
— Ой! — всплеснула руками девица. — И долго ли отдыхаешь? Поди, и трех дней не прошло?
— Все равно. — Порубор покачал головой. — Для меня — много. Вятша, дружок, в княжью дружину звал, да не по мне дела воинские, хоть ты и знаешь, не трус я. Да и Ярил — пойдем, говорит, на княжий двор, писцом будешь.
— Так чего ж ты сидишь, стонешь?
— Понимаешь, не любо мне на кого-то работать, — потупив очи, признался юноша. — Привык я к просторам, к воле, да и те, кого по дальним тропам на охоты вожу, ко мне привыкли. Иной и сам уж давно все дороги знает, а все ж ко мне идет — «проводи, Порубор, не то заплутаем»! Вот, хоть тот же Харинтий Гусь, купчина изрядный…
— Ой, жучила твой Харинтий изрядный, — расхохоталась Речка. — Смотри, как бы не обманул тебя.
— Не обманет. — Порубор улыбнулся, посмотрел в оконце — увидал, как тащит из колодца кадки с водой недавно прибывший отрок Твор — голубоглазый, старательный, с мягкими каштановыми волосами. Твора с сестрицей его, Радославой — вот уж красавица писаная, — привел в корчму Вятша. Смущаясь, попросил Любиму, чтоб пригрела на время, а прощаясь, взглянул на Радославу так, что Порубору все стало ясно — влюбился его дружок в деву радимичскую, да так, что и сказать не смеет. Вот и хорошо, что влюбился, иссох ведь совсем, иззлобился после страшной смерти прежней своей подружки, Лобзи, принесенной в жертву чужим кровавым богам.
— Вот что! — подумав, вдруг просиял Порубор. — Кажется, нашел я себе занятие, Речка.
— Ну? — Девушка обернулась, мотнув толстой рыжей косой. Ух, и хороша же. Да только Порубор той красоты не замечал, весь в мыслях своих расплывался.
— Буду Твора учить грамоте, — твердо заявил он. — Ему ведь жить дальше надо, не все у вас, когда-то и самому придется. А грамота — она везде сгодится, и в тиуны можно податься, и в приказчики, потом и свое дело открыть, лодьи завести, мастерские.
— То-то у тебя и лодьи, и мастерские, — поддела Речка.
— Я — другое дело, — серьезно отвечал Порубор. — Мне воля милей всего. Эх, Реченька, бывало, выйдешь из лесу на луг — мать честная, это ж какая красотища! Трава — зелена-зелена, небо синее, с облаками белыми, а цветов на лугу — сонмище. Лиловые колокольчики, васильки синие – синие, фиалки трехцветные, желтые одуванчики, ромашки, розовый сладкий клевер. Бросишься в эту траву, в разноцветье это, посмотришь в небо — и кажется, ничего уж в жизни не надо. |
