|
Меня вы знали давно, еще до того, как я стал знаменитым цареубийцей, на которого оглядывается вся улица. Вы отрекомендовали меня отцам ордена Иисуса, которым я и доверился, дабы они помогли мне умиротворить мою чувствительную совесть. Никто не хочет понять меня. А теперь высокочтимый господин представляется глухим. Д'Эпернон: - Что? Как? Не ослышался ли я? Ты знаменит, у тебя есть совесть? На колени сию минуту! Равальяк, падая ниц: - Я отброс. Что пользы, если архангел дал мне потрубить в свою трубу? Д'Эпернон: - Зачем? Равальяк: - До этого я должен додуматься сам. Никто не изречет решающего слова, ни архангел, ни высокочтимый господин, ни каноник в Ангулеме, который дал мне ватное сердце, а в нем кусочек святого креста. Д'Эпернон: - Так он говорит. Тебя никто всерьез не принимает, приятель. Ты напускаешь на себя важность. Всему городу известный цареубийца! Выдохся ты, ничего из тебя не получится, ступай домой. Равальяк вытаскивает нож: - Тогда я сейчас же заколюсь у вас на глазах. Судейский писец: - Нож без острия. А он собирается им заколоться. Равальяк вскакивает: - Что ты, мразь, знаешь о борьбе с незримым? Нож похищен. На постоялом дворе мне был голос: твой нож должен быть похищен. По дороге, когда я шел за какой-то повозкой, другой голос повелел: сломай его о повозку. Третий голос, в Париже в монастыре Невинных младенцев... - Невинных, - повторил судейский писец. Равальяк: - После третьего голоса я жалостно воззвал к королю, когда он проходил мимо, дабы предостеречь его. Было бы дурно убить его, не предупредив. Королевские жандармы оттолкнули меня. Судейкий писец: - Ты был в фиолетовом или в зеленом? В следующий раз надень, пожалуйста, другой кафтан, в котором ты еще не попадался на глаза королю. При этом судейский писец тоже вытащил нож, но с острием. Он стоял позади Равальяка, по знаку высокочтимого господина он не замедлил бы пронзить им сзади сердце преступника с беспокойной совестью. Это, по человеческому разумению, единственный способ помешать раскрытию убийства, прежде чем оно совершено. Герцог безмолвно остановил его, судейский писец спрятал нож - не без сожаления. За этого покойника он бы уж стребовал должную мзду. Если же будет убит король, кто заплатит тогда? На горе судейскому писцу, у высокочтимого господина были те же мысли. "Лучше идти наверняка, - думал д'Эпернон. - Короля надо убрать. Только что у меня самого вдруг заговорила совесть. У нее скверная привычка выставлять разумные доводы". Он спросил убийцу: - Твое решение по-прежнему неизменно? Отвечай прямо. А ты, писец, следи за дверью. Тут дело идет не о богословии, а о политике. Что ты хотел спросить у короля подле монастыря Невинных младенцев? - Во-первых, мне надо было предостеречь его, - повторил Равальяк. Он не должен умереть без предупреждения. Д'Эпернон: - Тщетные старания. Все предостерегают его понапрасну. Он сам этого хочет. Равальяк: - А затем спросить его, правда ли, что он намерен воевать против папы. Д'Эпернон: - Спроси его солдат, они только этого и ждут. |
