|
Он лежал и спрашивал каждого входящего, который час. Его жандармы и слуги входили и выходили. Один ответил: - Четыре часа, - и по-дружески, как говорили с ним низшие, посоветовал: - Вам бы не мешало подышать воздухом, государь. - Ты прав. Подать мне экипаж, - приказал король. К постели подошел теперь его престарелый первый камердинер, господин д'Арманьяк; он расставил ноги, руки, всем телом своим загородил ему путь. - Государь! Вы утомлены и не в силах сесть на коня, так лучше примите в большом дворе крестьян, которые явились сюда и ожидают вас. - Ты прав, - сказал Генрих и на это. - Это освежит меня. Внизу он сразу узнал, что это за крестьяне: те самые, за столом которых он сидел некогда на топком лугу. Прибыл к ним больной лихорадкой и немилостиво обошелся с ними, потому что они давали есть за шестерых толстобрюхому дармоеду, сами же голодали. На этот раз они привезли большой ящик: в таких обычно держат птицу. Однако сквозь щели между досками видно было съежившееся человеческое существо; на вопросы оно отвечало ни на что не похожими звуками. Среди приехавших король заметил одного крестьянина в шерстяной одежде грязноватого цвета; тело его успело скрючиться, что было следствием многих лет и десятилетий тех же рабочих навыков, тягот и неизменной приниженности в движениях и походке. А некогда он был статен, как дворянин, и дерзнул сразиться с дворянином за девушку. Теперь бы он этого не сделал. По приказанию короля он объяснил, что в птичьей клетке сидит его родной брат, Жюль Симон. Тот всегда прилежно возделывал землю, пока проказа не разъела ему рот и глаза его не перестали видеть. - Вот до чего дошло? - промолвил Генрих. - Неужто кто-нибудь всегда должен объедать вас? Раньше это был человек, который ел за шестерых. Он подумал: "Если бы я спросил их, бывает ли у них по воскресеньям курица в горшке, они непременно ответили бы: да. Ибо они хотят, чтобы я кормил их прокаженного". Он велел своему первому камердинеру сосчитать, сколько у него денег под рукой. - Семьдесят четыре экю, - сказал Д'Арманьяк, а Генрих: - Отдай им эти деньги. Тут все упали на колени, потрясенные щедрым даром, которого всякому хватило бы на целую жизнь: а назначение его было облегчить одному из них смерть. Самый старый - седые волосы падали на узловатые плечи, и с виду ему было лет семьдесят - король мысленно скинул двадцать - итак, этот пятидесятилетний старик из крестьян заговорил: - Добрый государь наш король, однажды на охоте вы мимоездом увидели, что дом мой вот-вот обвалится. Тогда вы велели починить его, тут же отсчитали тридцать ливров и еще сорок су за еду. - Эге! - вскричал король. - Значит, я ел у тебя. В какой день и что? - В воскресенье, курицу. Генрих рассмеялся последним веселым смехом. Он кивает, собирается уйти, но останавливается на месте, занеся ногу на порог. Жестокое прощанье, безмерность мук. Большой двор был оцеплен его жандармами. Их начальник подошел, доложил, что экипаж подан. Кавалеры, которым приказано сопутствовать ему, ждут. "Что я приказал, кого призывал?" Однако он ничего не отменил. Господин Д'Арманьяк попросил, молодцевато, как только мог: - Сир! Возьмите меня с собой. - Далее жандармов моих не возьму, - решил Генрих. - Что бы сказали мои крестьяне? Народ и я. А где же королева? Он еще раз воротился в комнаты. Марии Медичи нигде не было видно. |
