Потому что либо Дева-Летописеца изначально создаст его таковым… либо Рейдж сам разберется с проблемой.

А потом, намного позже…. Внуки.

Залог вечности на земле.

И все потому, что они с Мэри любят друг друга. Потому что однажды ночью многие годы, десятилетия, столетия назад Мэри приехала в учебный центр с Джоном Мэтью и Бэллой, он был слеп и ходил с трудом, а она заговорила с ним.

— Рейдж?

Встряхнувшись, он низко наклонился и прикоснулся губами к ее животу.

— Я люблю тебя.

Дерьмо, он надеялся, что она спишет хриплость его голоса на возбуждение.

Он проворно стянул с нее трусики и раздвинул ноги. Прижавшись губами к ее лону, он услышал, как Мэри простонала его имя… и он был решителен, лаская ее: он любил ее, даже если она не могла родить их ребенка. Боготворил ее, как должен боготворить связанный мужчина. Почитал ее, поддерживал, был ее лучшим другом, ее надежным защитником.

Но внутри него зияла дыра.

Небольшая черная дыра в груди из-за того, что могло быть, но не будет. То, что он никогда не считал важным… но почему-то ему всегда этого не хватало.

Протянув руку, Рейдж погладил ее груди, губами доводя до оргазма.

Он не должен был хотеть ребенка. Никогда не думал о детях… даже радовался, что именно Мэри была его супругой, ведь так он никогда не пройдет через то, что пережили Роф и Зи. Что переживал Куин.

Через что прошел Тор.

На самом деле, казалось неправильным желать той самой вещи, которая могла не просто убить его женщину, если бы она была здорова и способна выносить ребенка, но также обрекла бы их обоих: не будь Мэри бесплодной, Дева-Летописеца не позволила бы им остаться вместе после спасения Мэри. Мать Ви заявила, что наряду с сохранением проклятья Рейджа, они больше не должны встречаться.

В конце концов, необходимо соблюдать равновесие.

Подняв голову, он скинул футболку и штаны и забрался на Мэри… и он был осторожен, направляя член в нее. Он медленно и нежно вошел в нее, и знакомые ощущения, то, как она сжимала его, этот влажный жар… на глаза набежали слезы при мысли, что хоть раз в жизни, всего раз они могли заниматься любовью не для того, чтобы почувствовать связь, а чтобы зачать ребенка.

Но потом он приказал себе прекратить это.

Больше никаких раздумий. Никаких сожалений о том, что могло бы разлучить их, так или иначе.

И о разговорах не могло быть и речи.

Он ни за что, никогда не станет разговаривать с Мэри об этом. Она не подписывалась на рак, химиотерапию и бесплодие. Это не ее вина, ни капли.

Поэтому он ни за что в жизни не заговорит о своей печали.

Но да, в этом тревога, которую он испытывал. В этом расстояние между ними. В этом источник его зуда. Последние-неизвестно-сколько-недель он наблюдал за братьями с их детьми, видел их дружные семьи, завидовал им… и закапывал эмоции глубоко внутри себя, пока они неожиданно не всплыли наружу на кухне, с Рофом-младшим.

Как нарыв, который нагнаивался и нагнаивался… и в итоге все равно вскрылся.

Рейдж сказал себе, что ему следовало испытывать облегчение, ведь он не сошел с ума и не поддался психозу настолько, чтобы его можно было счесть умственно недееспособным. И, что более важно, сейчас, когда он выяснил, в чем дело, он мог отложить все это на задний план.

Просто отпихнуть на задворки сознания и закрыть дверь.

Все вернется к норме.

Все будет, черт побери, хорошо.

***

Он был бесподобным, как и всегда.

Выгибаясь под Рейджем, Мэри не обманывала себя… она знала, что секс — лишь временное отвлечение от большой проблемы. Но порой человеку нужно дать свободное пространство… или секс, в его случае Рейджа.

Потому что, Милостивый Боже, она чувствовала, что почему-то это было важно для него сейчас, но несколько в ином смысле.