— А ну, эй! — раздался у меня за спиной оклик. — Постой-ка!

Я повернулся — это был Корытов, он шел уже обратно, забросив назад голову, выставив вперед тяжелый обкатанный булыжник челюсти.

— Откуда меня знаешь? — спросил он, подходя и глядя все так же, с заброшенной назад головой, оттого из-под приспущенных, словно бы сверху вниз, век — хотя мы были одного роста. Я молчал, как всегда жалея уже о совершенном, ах, толстая морда, а ведь классе в пятом мы сидели с ним даже за одной партой, и мое молчание встревожило его, он сказал, снижая голос с барственного до демократического:

— Незнаком с тобой. Вроде я исполкомовских всех знаю.

Ах, вот оно в чем дело! Глаза его были устроены так, что выделяли во всей исполкомовской толпе только учрежденческие лица.

— А ну вспоминай! — сказал я тем же барственным голосом, что секундой назад говорил со мной он.

Ну зачем мне нужна была минута этого упоения его заискивающим растерянным видом. Мозг его в тупом, встревоженном возбуждении перевернул за мгновение все пласты его жизни, и он, уже зная, кто я, но сбитый с толку моим властным приказанием, сказал все с тем же заскивающе-растерянным видом, разводя руками:

— Так ведь Солдатов, Николай! Ну, конечно, как же я сразу… Сколько лет, сколько зим…

Через минуту, впрочем, когда он узнал, зачем я здесь, от его готовности подобострастничать не осталось и легкой дымки.

— Ну, мы вот что, — сказал он прежним своим голосом, глядя в темную глубину коридора мимо меня, — вот что мы сделаем. Зачем тебе ходить куда-то, пороги обивать. Да кто там знает еще, как оно выйдет все, с местами туго. Беру к себе. Заводище тут громадный строить начинают, я замом начальника по снабжению выдвинут. Беру. — И посмотрел на меня. — Сидячая работа, сиди себе считай, как раз для тебя. — И хохотнул. — Это мне бегать…

Через месяц я был вызван к нему в кабинет — тесную барачную комнатушку с голыми, из горбыля стенами и роскошным резным письменным столом.

— Значит, так, — сказал он, глядя мимо меня, в окно на развороченную под котлован заводоуправления землю. — Значит, так… Ты знаешь, у нас тут Филимонов умер…

И замолчал, перевел взгляд на меня.

— Знаю, — сказал я.

— Ну да, сам хоронил, — сказал он и вновь отвернулся к окну. — Так вот, пришлось тут ему помочь, трое детей оставил… — Корытов побарабанил пальцами по столу. — Да-а… В общем, подпиши вот это.

И протянул мне акт на списание как поржавевших двухсот ли, трехсот ли — большая, в общем, была какая-то цифра — листов кровельного железа.

Я растерялся.

— Но мы же их продавали индивидуальным застройщикам, — пробормотал я.

— А что же нам оставалось делать? — посмотрел он на меня. — Как-то помочь надо же было. Вдова, трое детей… Подписывай, видишь, я первым подписался, не трусь.

Я в свои двадцать пять был еще мальчишка, недавно закончивший бухгалтерский техникум, он взрослый делец. Через несколько дней мне стало известно, что никаких денег жена Филимонова не получала.