Я в свои двадцать пять был еще мальчишка, недавно закончивший бухгалтерский техникум, он взрослый делец. Через несколько дней мне стало известно, что никаких денег жена Филимонова не получала.

— Врет, и непонятно, зачем врет, — сказал Корытов, глядя на этот раз мне прямо в глаза и не отводя взгляда. — А мы к ней со всей душой… Ах, стерва!

А еще через неделю, когда я пришел к нему с пачкой бумаг из архива и показал, что все это — дважды два, доказать их «липу», и я-то, слава те господи, к ней непричастен, так что на душе у меня лишь один грех, и он мне, надеюсь, простится. Корытов хватал меня за руки и просил сквозь рыдания:

— Не надо, Сашка! Прошу! Мы старые друзья, я ведь тебя почему сразу сюда, на теплое место, — старые друзья! Я о тебе позаботился, а ты, выходит… Не надо, Сашка, ради дружбы! У меня же мать старуха, ты знаешь, одна опора у нее в жизни — я, и если ты… Ради дружбы, Сашка!..

Был он мне омерзителен и вызывал жалость — все вместе, и я ушел в другой отдел — и лишь, а он стал начальником ОРСа и увел от меня жену.

— Пойдем, Александр Степаныч, вместе до дома-то, — говорит мне Фадей Анисимович. — Хоть поговорим в кои веки-то. А то ведь в одном подъезде живем, а все, как сычи, по своим дуплам сидим, месяцами не видимся.

Деваться некуда, мы идем вместе. С хрипом выдыхая воздух, он говорит о погоде, о ценах на рынке и положении на Ближнем Востоке, я в основном молчу, но он этого словно не замечает.

— А хороша пенсия-то, хороша, а и дома-то сидеть — волком взвоешь, — говорит он неожиданно. — Ты как, не воешь?

Я неопределенно пожимаю плечами, и он, выпятив округлую свою, к старости совсем отяжелевшую челюсть, говорит, будто я ответил утвердительно:

— Конечно, а то что же! Да еще тебе ребятенка подкинули — сиди, дед, приноси пользу. А пошел бы на службу, так не пристали бы.

— Это что же, сватаешь ты меня, что ли? — спрашиваю я.

— Так хочешь? — будто я только то и делал последние десять минут, что жалел о своем пенсионном положении, вопросом на вопрос отвечает Корытов. — У меня есть возможность, могу порекомендовать. С твоим-то опытом. Да с руками-ногами возьмут. Ты ж крепкий еще мужик, это ж надо — сослать на пенсию, тебя-то.

— Я сам ушел, — говорю я.

— Знаю я, — говорит он, — как уходят. Сам… Так вот, коль хочешь. При институте-то заводском, нашем-то, новую лабораторию организовали, новый мужик пришел. Как раз ветеранов собрать ищет, о-очень толковый мужик. Порекомендую. Хочешь?

— Нет, — говорю я, — спасибо. Перебьюсь.

Я так устал, что не знаю, хочу ли вообще что-нибудь, кроме того, чтобы дотащиться до дома, лечь на диван и лежать, задравши ноги, пока кровь не забегает по жилам или не околею.

— А это ты напрасно, — говорит Корытов. — Ты все на меня зуб держишь, я знаю. Зря. Сам не без греха, кто потом у собственного начальника жену отбил?

Я улыбаюсь — мне приятно любое воспоминание о моей второй жене. Каким счастьем полыхнули вдруг наши жизни, встретившись и сойдясь за серединной уже чертой! Корытов ловит эту мою слабую мгновенную улыбку и наставительно тянет:

— Во-о! Квиты так что. А мужик тот точно, что надо — о тебе, кстати, знает. «Поговори с ним, Фадей Анисьмич, — говорит, — самые лучшие условия для работы дадут».

Конечно! Конечно, Фадею Анисимовичу от меня что-то нужно, и вот оно, это «что-то», приближается: оказывается, я не просто могу его стараниями устроиться на работу, а он даже заинтересован в этом.