|
Федоров… Воскрешение отцов, блин, Страшный суд… Плохо дело, подумал он. — И вообще, знаешь, я к тебе на спину не просилась, — сказала она; тогда он понял, что она все-таки опять обиделась, только старается не подать виду. А его будто черт какой-то бодал. — Именно, — сказал он. — Там и про это сказано. Русские, мол, всемирно отзывчивые. Сами себя по доброте душевной предлагают в ярмо. Мы ж богатыри, у нас, мол, сил на всех хватит. А остальные уже к этому привыкли и не только благодарности не испытывают, но относятся как к должному. И если русские их на плечи не сажают, а говорят: идите своими ногами, в ответ тут же в крик: как это — своими ногами? Это же притеснение по национальному признаку! Русские хотят нас поработить и истребить! — Знаешь, это то же самое, что верить, будто панночка взаправду на Хоме летала, — непонятно, но очень сухо сказала она. — Тебе надо прочитать речь Достоевского, где он ввел понятие всемирной отзывчивости русских. Сравнишь. Он только головой покачал. На сей раз они молчали долго. Тянулся, пожалуй, уже пятый километр; Вовка начал уставать. — Ты не устала висеть-то? — чуть принужденно спросил он; очень трудно возобновлять разговор с тем, кого ты явно обидел. — Нет, — односложно отозвалась она. Конечно, устала. Руки затекли, конечно. Приподняты, пережаты, кровь отлила… Он постарался покрепче подхватить ее под коленки. Спустить ее наземь и дать отдохнуть? Нет, нельзя, холодно. — Расскажи еще что-нибудь, — попросил он. — А я как раз думала об этом, — призналась она. — Только не знала, как предложить. Мне показалось, ты обиделся. У него точно гора с плеч свалилась. — А ну, — сказал он, непроизвольно улыбнувшись до ушей, — давай развлекай меня разговорами. — Сейчас, — с готовностью отозвалась она. — о ты, пожалуйста, не смейся. — Почему? — удивился он. — А потому что… Потому что я стесняюсь, — четно сообщила она. — Ладно, если захочешь — смейся. Это опять про космос… Тут правда место такое. И звезды. В Москве я никогда столько звезд не видела. Я недавно как уставилась на них, так даже сразу стих придумала. Это его добило. — Ты еще и стихи пишешь? — Первый раз, — утешила она. — Хочешь, прочитаю? — Еще бы! — ответил он без колебаний. Она немножко помолчала, набираясь смелости. И сказала: — Млечный Путь, а, Млечный Путь! Уведи куда-нибудь. Это очень странно прозвучало. Доверчиво и мягко, будто фитюлька обращалась с незамысловатой просьбой к родному человеку. Или к человеку, от которого ждет только добра. «Мальчик, а, мальчик…» — вспомнил Вовка. — А по Млечному Пути можно далеко зайти… — проговорила она, интонацией дав понять, что под» далеко» имеет в виду отнюдь не одни лишь райские кущи. И, чуть помедлив, закончила: — Но без Млечного Пути — просто некуда идти. Вовка подождал. Может, это не все, может, есть еще продолжение, и фитюлька театральную паузу держит. Но — нет. Он даже затылком чувствовал, как она робко ждет его восхищения. — Ну, ты прямо… это… — Он порылся в памяти, стараясь взять по максимуму, чтобы фитюльке стало приятно. |
