|
Он резко обернулся. Дверь в кабинет была невозвратно распахнута настежь, а на пороге в позе пай-девочки, в позе душой и телом преданной и на все готовой ученицы стояла пунцовая Наташка, одетая лишь в небрежно накинутую и застегнутую на одну, самую нижнюю пуговицу рубаху Журанкова. Эта древняя, светящаяся на локтях и лопатках рубаха, в которой Журанков еще в «Сапфир» ходил, висела на спинке стула перед рабочим столом. Встречая Наташку, Журанков переоделся из любимой в более приличную, поновее и поярче, а ту безбоязненно оставил дожидаться в потайной глубине квартиры, уверенный, что никто и никогда родных лохмотьев не увидит, ведь кабинет — место запретное, неприкосновенное, куда более священное, чем, скажем, какая-то спальня. — Константин Михайлович, — срывающимся голосом спросила Наташка, — я вам сегодня еще понадоблюсь или можно одеваться? Вид Наташки обнажен — точно шашка из ножон. Этим присловьем в свое время окучивал юную Наташку ее первый; впрочем, вскоре выяснилось, что он вовсе не сам его придумал, а лишь подставил Наташкино имя в давний и чужой стишок. Но факт оставался фактом: точно шашка из ножон. Особенно теперь, когда угловатую голенастую девчонку, почти подростка, как следует наточили девять прошедших лет. Несколько мгновений две женщины: элегантная, ухоженная, уже несколько оплывшая, но прекрасно одетая и с безупречным макияжем — и жгучая, точно молодая крапива, слепящая, как внезапный свет, молча смотрели одна на другую. Глаза в глаза. Потом Катерина хрипло сказала: — Ах, вот что… Рывком повернулась и, изо всех сил стараясь идти без позорной торопливости, прошагала вон. И даже не стала хлопать дверью. Много чести. Журанков, превратившийся было в соляной столб, бессильно обмяк и опустился, свесив голову, в кресло. — Наташенька, — мертвенно выговорил он, глядя в пол. — Что ж это вы… — А что она вам голову морочит! — с болью крикнула Наташка. В глазах у нее был ужас. Казалось, до нее только теперь начало доходить, что она натворила. — Мне перед ней совестно. — Вот глупости. — Мне еще с тех пор перед ней совестно. — Ну почему? — Не знаю. От хорошего человека жена не уйдет. — Да что ж вы городите такое, Константин Михайлович! — она прижала кулаки к щекам. Он помолчал. — Ладно, — сказал он. — Что теперь. Одевайтесь… Она не двигалась. Помолчала, набираясь храбрости — потому что твердо знала: второй попытки не будет и все решится теперь же. — Зачем? — тихо спросила она. Журанков поднял голову. Она, осознав, что он наконец-то на нее смотрит, неуклюже расстегнула последнюю пуговицу и, совсем не задумываясь, сколько у Журанкова с этой рубахой связано, стряхнула ее со светлых покатых плеч. Невесомая тряпка, медлительно пузырясь, спланировала на пол. Не ведая, куда деть руки, Наташка сделала маленький шажок в сторону Журанкова, а потом — еще один, порывистый, широкий; кинула ему на затылок ладони и прижала лицом к себе. — Может, немного погодя… — пронзительно ощущая животом твердую выпуклость его носа и широкий лоб, чуть невнятно сказала она. Губы не слушались так же, как и пальцы. — Наташенька, — тихо сказал он, — этого не может быть. — Может, — выдохнула она. — Это неправильно… — Это правильно. |
