-  Спасибо, Центр. Приземляюсь.

    Достигнув границы лётного поля, лайнер с ощутимым толчком вошёл в область отрицательной гравитации и стремительно заскользил над ровным бетонным покрытием посадочной полосы.

    -  Есть касание! - произнёс я. - Начинаем торможение.

    Заработали на полную мощность бортовые антигравы, отклонив суммарный вектор силы тяжести в противоположную от направления движения сторону. Теперь лайнер как бы взбирался в гору, быстро сбрасывая скорость, а его кинетическая энергия, преобразованная в потенциальную, поглощалась полем искусственного тяготения.

    -  Скорость четыреста километров в час, - сообщила диспетчер. - Триста… двести… сто пятьдесят… сто… семьдесят… пятьдесят… Последний километр пробега.

    Я начал сбавлять мощность антигравов, замедляя торможение, а метров через пятьсот и вовсе отключил их. Инерции хватило ровно настолько, чтобы с черепашьей скоростью доползти до конца полосы и выехать на рулёжную дорожку.

    Дальше от меня уже ничего не зависело. Наземная служба аэропорта перехватила контроль над лайнером и направила его к свободному грузовому терминалу.

    -  Отличная посадка, восемьсот тридцать второй, - сказала напоследок диспетчер. - Работать с вами одно удовольствие.

    -  Взаимно, Центр, - ответил я и протянул руку к контрольной панели. - Восемьсот тридцать второй связь закончил.

    -  Центр Управления связь закончил. Счастливо отдохнуть, Стефан.

    -  До встречи, Мадри.

    Выключив переговорное устройство, я откинулся на спинку пилотского кресла и стал разминать затёкшие мышцы шеи. Мой напарник, Ахмад Раман, достал сигарету, торопливо раскурил её и сделал глубокую затяжку. На его смуглом лице было написано наслаждение. Во время полёта он воздерживался от курения, зато после посадки дымил как паровоз, с лихвой компенсируя полтора-два часа вынужденного «никотинового голодания».

    -  Знаешь, Стас, - задумчиво произнёс он, - я тебе не завидую. А порой мне тебя искренне жаль.

    Я удивлённо взглянул на него:

    -  С какой стати?

    Ахмад заметно смутился. По всему было видно, что эти слова вырвались у него непроизвольно, под влиянием импульса.

    -  Ты замечательный пилот, дружище, - неохотно ответил он. - Лучший из всех, кого я знаю. Может быть, лучший на всей планете. Другие ребята, с которыми я летал, были просто хорошими, знающими своё дело профессионалами. Ты же - пилот от Бога. Ты не работаешь в небе - ты им дышишь, ты им живёшь. Оно для тебя роднее и ближе земли.

    Ахмад умолк и засмотрелся на тонкую, подрагивающую струйку сигаретного дыма. Ему явно не хотелось продолжать этот разговор.

    Тем временем лайнер уже доставили на стоянку и теперь состыковывали с терминалом. Пора было собираться на выход.

    -  Ну и? - спросил я, вставая со своего места. - К чему ты ведёшь?

    -  Да к тому, что в нашем небе тебе слишком тесно. Ты похож на птицу, замкнутую в просторном вольере. Там вроде бы и летать можно, но всё равно - это неволя. Я же вижу, как жадно ты смотришь на звёзды, когда мы летим над стратосферой. Твои глаза прямо полыхают огнём. Иногда я боюсь… боюсь, что ты совершишь глупость.

    Я молча надел лётный китель, старательно избегая встречаться взглядом с напарником. Его слова стали для меня неприятным сюрпризом. Очень неприятным и очень тревожным. Если эти рассуждения достигнут ушей начальства, если оно только заподозрит, какие мысли бродят в моей голове, пока лайнер несётся над планетой по баллистической траектории, то мои дни на суборбитальных маршрутах будут сочтены.