Он решил срезать путь через парк. На землю упал еще совсем зеленый желудь. В мягком свете заходящего солнца ссорились дети, то и дело выкрикивая ужасные непристойности. И почему, спрашивается, куда ни плюнь, попадешь в америкашку? На скамейке сидел один такой, в форме, и мял в своей руке женские пальчики. Издалека казалось, что у женщины между пальцами грязь. Но, наверное, это была всего лишь игра вечерних теней.

Кадзуо стыдился портфеля, который болтался у него в руке. Портфель недовольно поскрипывал, словно жаловался кому-то. Внутри лежала коробочка с обедом и тонкая папка с секретными, но бессмысленными документами, однако снаружи портфель казался распухшим, тяжелым, и вдобавок ко всему он дурно пах. С этакой гадостью в руке просто невозможно было чувствовать себя человеком.

Старый, но уцелевший во время войны дом Кирико был типичным домом семьи со средним достатком. Сбоку от входных дверей находилась гостиная. Кнопка звонка от времени пожелтела и покрылась тонкой сеткой трещинок. Казалось, что если нажать на нее посильней, то она рассыплется в порошок, как песочное печенье.

На звонок вышла домработница. Полноватая, белая, с тонкими волосами — женщина-опарыш. Она бесстрастно взглянула на Кадзуо. Под ее взглядом он испытал почти то же самое, что испытывает человек, которого бьют или режут. Ему захотелось закричать: «Помогите, смотрят!» Если так смотреть на людей, то в какой-то момент все до единого люди озвереют. Как ни крути, а Кадзуо не зверь, и даже наоборот, он с полным на то основанием чувствовал, что настоящий зверь — это как раз домработница.

Вслед за домработницей к дверям выбежала девятилетняя девочка. Видимо, соскучившись по обществу, она теперь приветливо улыбалась во весь рот, желая понравиться совершенно незнакомому человеку. Одной рукой девочка завернула подол юбки и, не сводя глаз с Кадзуо, щелкала поясом для чулок, поддевая пальчиком красные ремешки.

В прихожей было темно. Кадзуо больше всего любил именно такие, темные, намекающие на что-то непристойное прихожие. Он сделал шаг к дверям. Дверь в освещенную комнату была немного приоткрыта. Стоя наискосок от темной узкой щели, Кирико встречала гостя в комнате, где уже были сервированы разнообразные закуски.

Но это было больше, чем обычное угощение для гостей: особенно выделялась бутылка редкого — такого сейчас почти нигде не встретишь — виски. Бутылка выставляла напоказ жалкую роскошь этого дома. Дома, куда хозяин не возвращается сутками. Такие дома есть везде. И беда была не в отсутствии хозяина, а в том, что семейство Кирико продолжало изо дня в день жить в полном неуважении к семейному несчастью.

— Станцуешь нам? — сказала мать.

Домработница вышла в гостиную и поставила пластинку с детскими песнями. Дверь в комнату она оставила приоткрытой, чтобы музыка была слышна. Девятилетняя Фусако начала танцевать. В это время Кирико под столом сжала руку Кадзуо. Кольцо с остроугольным камнем больно врезалось ему в пальцы. Казалось, танец будет продолжаться вечно. Фусако танцевала, абсолютно не стесняясь. Объедки лежали на тарелке, освещенные электрическим светом. Кадзуо не сводил с них взгляда. Судя по тому, что Кирико умудрялась не чувствовать убогости всего происходящего, должно быть, и подросшая Фусако в будущем, вспоминая этот вечер и свой танец, не почувствует себя униженной. Гены — страшная вещь.

После того как танец закончился, Фусако отправили спать. Домработница Сигэя вынесла алкоголь и закуски в гостиную. Это была отработанная процедура. Сигэя поставила пластинку, выключила верхний свет и зажгла два торшера у стены.