Кирико ни разу не закричала — один из признаков отравления разумом. Ковер тоже безмолвствовал…

Немного спустя мужчина и женщина замертво повалились на ковер. Если бы прохожий с улицы заглянул к ним в окно, то, наверное, он поспешил бы разбить стекло, залезть в комнату и закрыть газ. Кстати о газе, так как время обогреваться газовыми печками еще не пришло, газовая труба была заткнута пробкой, а вентиль на всякий случай был крест-накрест перемотан толстой веревкой, купленной в мелочной лавке. Так что запаха газа не было и в помине. Воздух в комнате был чище, чем воздух снаружи. Парфюм еще не успел рассеяться. Мужчина и женщина одновременно вздохнули. Закряхтела мебель.

…С этого дня я начал регулярно навещать Кирико. — Кадзуо помнил каждую подробность. — Регулярное заседание Кабинета министров, регулярный репортаж, регулярные соития… У министра то же самое, что и у меня, только у меня встречи происходят чаще. О, хорошо, что я вспомнил про министра. Мне же надо подготовить приветственную речь, которую он произнесет на заседании, посвященном программе поддержки накопительных программ. А ведь сегодня суббота… Никак не пойму, что интересного в том, чтобы читать речь, написанную другим человеком? Позвольте мне открыть заседание и выразить свою радость по поводу того, что сегодня здесь собралось так много уважаемых людей…

В своих дурных привычках я знаю меру. Главное — не погрязнуть в них (казалось бы, какое нелепое слово). Ведь безнравственность — это некий механизм. Для того чтобы умело им управлять, нужно обладать нечеловеческими качествами. А тот, кто погряз в своих привычках, управляет механизмом по-человечески и, как результат, неизбежно совершает ошибки. Вот и все.

Это произошло месяц назад. Женщина лежала у меня на груди, а потом с ней случился удар. Кирико чуть не стошнило. Она прижала ко рту платок и сказала:

— Пожалуйста, скорее уходи. Придешь завтра как ни в чем не бывало… Скоро приедет врач… Я ему позвоню прямо сейчас… Я не хочу, чтобы он тебя видел.

Я повернул ключ в замке и открыл дверь. В комнату с надменным видом вошла домработница. Она не выглядела встревоженной, поэтому я, еще раз переспросив о враче и удостоверившись, что он скоро будет, отправился домой. На заре следующего дня Кирико умерла.

Кадзуо допил какао и доставил чашку на стол. Почему дождь все никак не перестанет? На улице почти никого нет. По пригорку к станции спускаются несколько фигур. Суббота, время едва перевалило за полдень. «Суббота — это русалка» — подумал Кадзуо. Субботний полдень разделяет тело надвое, все, что сверху, — человек, все, что снизу, — рыба. И я тоже часть рыбы. Значит, мне остается только плыть изо всех сил.

Наверное, он все-таки сходит в «комнату, запертую на ключ». Пусть Кирико умерла, но там должно было остаться что-то живое. Он и сам не знал, почему, когда Кирико умерла, он нисколько не опечалился. В тот день он, как и всегда, отправился на работу. На его стол неизвестно каким ветром занесло стопку бессмысленных документов с грифом «секретно». Он переложил бумаги на стол начальника. Один из просителей украдкой передал ему фунт масла. Масло было белого бессильного цвета.

Как-то раз во сне ему явилось мертвенно-бледное лицо Кирико. Это было страшное зрелище, и он, так и не проснувшись, все убеждал себя во сне, что ничего страшного в этом нет. Пустыня чувств. Впрочем, он ненавидел тривиальный сентиментализм, который слышался ему в слове «пустыня». Не стоило превращать свое чувство или, вернее, его отсутствие в идола.

Этот, все еще продолжавшийся день был ясным и очень холодным.

Он отправился на вечер танцев и познакомился с жутко неуверенной в себе девушкой. Она то и дело смотрелась в зеркальце, так что у Кадзуо чуть не закружилась голова.