Изменить размер шрифта - +
Это была отработанная процедура. Сигэя поставила пластинку, выключила верхний свет и зажгла два торшера у стены.

— Теперь можешь уйти, — сказала Кирико. Женщина-опарыш молча вышла, освободив комнату от своего мрачного присутствия. Вдвоем они танцевали на ковре. Кирико поцеловала его первой. Когда музыка закончилась, Кирико подошла к двери и повернула ключ, торчавший в замочной скважине.

Звук поворачивающегося в замке ключа, этот тихий, выпуклый звук — Кадзуо вдруг услышал его у себя за спиной. «Ну что за женщина!» — впрочем, ему не было противно. Он сделал вид, что меняет пластинку. И в этот момент за его спиной внешний мир одним умелым движением был отрезан от маленькой комнаты.

Стоял ранний вечер. Ключ повернулся, и мир снаружи был подавлен, повержен и приготовлен на медленном огне. И эта умопомрачительно бесконечная вещь — что-то вроде бутылки с прохладительным напитком, на этикетке которой нарисована молодая девушка, прикладывающая ко рту бутылку, на этикетке которой нарисована еще одна молодая девушка, прикладывающая ко рту бутылку, на которой тоже нарисована этикетка с девушкой, прикладывающей ко рту бутылку (это устройство очень напоминало ту реальность, в которой жил Кадзуо), — эта бесконечная цепочка реальностей теперь забавно прервалась. На этикетке последней бутылки, которая нарисована на этикетке бутылки, которая нарисована на этикетке бутылки, которая нарисована на этикетке настоящей бутылки, была пустота. Он вздохнул и медленно снял пиджак.

То, что ключ в замке повернула именно женщина, было действительно очень важно. По-другому просто быть не могло. Момент соблазнения, предшествующий близости, всегда оказывался мучительным для Кадзуо, который не мог избавиться от посторонних мыслей. Например, расстегивая застежку на одежде своей подруги, он вдруг задумывался о том, что застежка эта сияет, как далекая серебряная звезда. И тут же оказывалось, что блестящая пуговка связана с бесконечным множеством вещей и явлений. Смысл, заключенный в застежке, проникал даже в самые отдаленные уголки внешнего мира, нависшего у Кадзуо за спиной. Это было невыносимо. Но Кирико, по своей собственной воле, если не сказать самовольно, отсекла все эти связи.

Трамвай, идущий в сторону Синдзюку, обронил несколько искр — они разом вспыхнули в темноте за окном. Было то время года, когда стрекот насекомых еще не вызывает удивления. Пластинка, впрочем, заглушала все звуки, проникающие с улицы. Танцуя, они поцеловались, целуясь, упали на ковер. Это был танец требующий изрядной ловкости. Кирико достала из рукава плоскую бутылочку с парфюмом и принялась разбрызгивать по комнате духи. Она ни за что не хотела развязывать оби.

Кадзуо был зверски пьян, до звона в ушах. Ему было смешно от того, что Кирико его нисколько не возбуждала. Он чувствовал себя девственником-идиотом. Потому что девственник-неидиот (это Кадзуо знал по собственному опыту), скорей всего, вел бы себя так, как написано в книгах, и, наверное, к этому моменту уже позеленел бы от возбуждения.

Он старался думать о себе как о миленькой, бесконечно слабой детской игрушке. Если человек закроет глаза и станет настойчиво убеждать себя в том, что он портсигар, то в некоей точке реальности он сумеет превратиться в портсигар.

На этот раз все было не так, как с другими женщинами, он ни на секунду не вспомнил ни о теории прибавочной стоимости, ни о составе преступления, ни о договоре по морской пересылке грузов.

И пока Кирико казнила его, пьяное сердце билось в десять раз медленнее, чем обычно. И тут по комнате прошел ураган. Он, кружась, опустился с потолка и завертелся вокруг Кадзуо. Можно было не открывать глаза. Как минутная стрелка встречается с часовой на циферблате, так женское лицо периодически отбрасывало тень на мужское.

В эти моменты он чувствовал запах ее лица. Мир удалялся, становился пугающе далеким и поблескивал оттуда, как паутинка в ветвях дерева.

Быстрый переход