— Интересно бы знать, — заметил Хейм, как всегда желая докопаться до истины, — почему металл бросили на произвол судьбы? Даже владея атомной энергией, аборигены планеты, лишенной огня, должны были бы бережно относиться к металлолому.

— Может, табу? — предположил Вадаж. — Вероятно, эти обломки ассоциируются в представлении местных с чем-то кошмарным.

— Вполне возможно, хотя у меня такое впечатление, что сторны оглядываются на свою войну с гораздо меньшим ужасом, нежели мы, когда вспоминаем наш Обмен, а ведь Земля еще легко отделалась.

— Хейм поправил давившую на плечи систему воздухоснабжения и рюкзак. — Ладно, пора двигаться дальше. Солнце уже низко, а меня что-то не привлекает перспектива ночевать среди призраков.

— Может, споешь нам что-нибудь, Андре? — попросила Джоселин. — Я бы тебе подтянула.

— Попробую. — Голос певца был усталым и разбитым, вдобавок нещадно искажался атмосферой, но тем не менее он прохрипел:

— Вдоль по дороге

К прекрасному Атти, где ноги

Так быстро носили тебя.

Со смертью в обнимку

Шагают мужчины…

Помогая Джоселин идти, Хейм сперва не обращал внимания на слова, но внезапно осознал, что Вадаж поет не «Когда Джонни вернулся с победой домой», а суровую старинную ирландскую балладу — древний оригинал этой песни.

Хейм взглянул на Брэгдона. Вся его фигура выражала упрямую мысль: откуда этим дьяволам знать, что такое война? Обтянутая перчаткой рука сжалась в кулак, когда Хейм подумал: «Я знаю! И я обязан похоронить ее!»

— Безрукий, безногий.

Калека убогий,

О Джонни, на что ты

Годишься теперь?..

Слышать такую песню в мертвой местности было не очень-то приятно, но, может, у Андре не было выбора. Какой бы призрак ни витал над адской машиной, слишком медленно уходившей назад, его он тоже не оставил равнодушным.

Все молча радовались изнеможению, которое заставило их уснуть этой ночью. Однако Хейму сон не принес облегчения. Его мучили кошмары, несколько раз он просыпался от… какого-то шума? Возможно, в этом были повинны гейзеры? Нет, что-то металлическое — скрип, треск, жужжание… Это всего лишь воображение, сказал себе Хейм и погрузился в знобящий мрак.

Рассвет был сырым от тумана, который приносило ветром от находящегося в каких-то трех-четырех километрах Дыма Грома. Белые испарения стлались над землей, так что буквально в десяти шагах все тонуло в серой дымке. Небо над головой походило на аметистовую чашу, а на шапку Лохана было больно смотреть. Хейм протолкнул через пищевой шлюз пригоршню концентратов и затуманенным взором огляделся вокруг:

— Где Джое?

— Она ушла туда, — махнул рукой Вадаж. — М-м… Ей пора бы уже вернуться, а?

— Пойду поищу ее. — Вскинув на плечи рюкзак, Хейм заковылял в туман.

Вскоре он нашел Джоселин, скорчившуюся в какой-то странной позе.

— В чем дело? — спросил Хейм сквозь водяной шум и бульканье.

Джоселин едва шевельнулась.

— Я не могу, — тонким голосом произнесла она.

— Что не можешь?

— Пошевелиться. Боль в каждом суставе, в каждой клетке. Идите дальше без меня. Вернетесь, когда отыщите помощь. Я подожду здесь.

Хейм опустился на четвереньки, стараясь равномерно распределить тяжесть на все четыре конечности.

— Ты должна идти с нами, — сказал он. — Мы не можем оставить тебя одну.

— Но что тут со мной может случиться? Да и вообще не все ли равно?

Хейма охватили угрызения совести.