Я заходил в магазин Поляковых и торжествующе глядел на взволнованных хозяев. Они смотрели на меня с опаской и тихой ненавистью. Я чувствовал, они бы меня с удовольствием убили, если бы их лавка не была так на виду.

– Чего тебе здесь надо, сволочь? – прошипел как-то, не выдержав, старший Поляков, и я ему тихо ответил:

– Мне? Ничего. Мне просто хочется посмотреть, как вы чувствуете себя перед тем, как в город возвращаются ваши бывшие товарищи. – И ушел.

А утром от грохота пушек уже дрожали стекла во всем городе. На извозчиках, на ломовых подводах, пешком, с узелками и чемоданами с руках, устремились к вокзалу лавочники, чиновники, полицейские, именитые фабриканты и домовладельцы.

– Только бы они не скрылись, – молил я судьбу. – Только бы Поляковы не успели удрать.

Я вертелся у вокзала. Я вглядывался в каждого проезжающего и не видел среди них Поляковых.

А на следующий день в бывшем зале Дворянского собрания уже происходило первое после оккупации открытое комсомольское собрание. Молодые красноармейцы с винтовками в руках составляли на нем большинство. Человек пять-шесть знакомых комсомольцев терялись среди сотни молодых беспартийных парнишек и девчат.

Я опоздал на собрание. Я пришел, когда докладчик уже кончал доклад о международном положении Советской России. И вдруг, проходя мимо стола президиума, я увидел: в уголке, за кулисами сидели братья Поляковы, Заметив меня, они вздрогнули и взволнованно зашушукались.

Тогда я вскочил на трибуну и закричал:

– Я прошу слова! Дайте мне немедленно слово!

– Погоди немножко, милая душа, – ответил мне председатель. – Погоди немножко, вот докладчик кончит…

– Немедленно, сию же минуту, – сказал я, – Некогда ждать. Дорогие товарищи! – Я оттолкнул в сторону председателя, который пытался было меня удержать. – Здесь на собрании притаились предатели, и я предлагаю их немедленно расстрелять.

Слезы восторга, бешеной радости, предвкушение близкой и неизбежной мести, душили меня.

– Товарищи! – кричал я. – Когда наши старшие братья погибали на фронте, когда наших дорогих подпольных товарищей пытали, и расстреливали в дефензиве, два предателя, которые вот тут в этом зале сидят, плюнули на дело рабочего класса и занялись торговлей. Хватайте их, товарищи, и пускай их товарищи красноармейцы тут же расстреляют!

– Кто предатели?.. О ком говоришь? Фамилию скажи! – кричали мне из президиума и из глубины зала.

Красноармейцы вскочили с мест и защелкали затворами винтовок.

– Вот они, – прокричал я из последних сил и показал на побледневших братьев Поляковых. – Вот они – сволочи, – закричал я, и вдруг стало совсем темно и очень тихо…

Я очнулся о соседней комнате. Около меня стоял Виктор. Он был в военной форме и в запыленных обмотках. В заржавленной жестяной кружке он неумело подавал мне воду. Мои зубы щелкали о кислое железо кружки. Кто-то бережно держал меня сзади за голову.

– Я все время следил за ними, Виктор, – сказал я, и слезы вновь покатились из моих глаз. – Где они сейчас, эти гады?

– А мы туточка, – засмеялись братья Поляковы, нагнувшись надо мной.

Они держали меня за голову, и я сейчас увидел их смеющиеся лица.

– Чтоб ты сдох! – сказал любовно Костя Поляков и дернул меня за ухо, – Чтоб ты сдох! – еще раз ласково повторил он.