— У каждого своя профессия, — заметил я.

— Что?

— Я хочу сказать, что если ты достигаешь определенных успехов в какой-то области, например в душении людей, то не стоит заниматься другими делами, например уничтожением радиопередатчиков. Только теперь я наконец-понял, — почему мой затылок реагировал судорогой на каждое приближение к нему Дюррана… Где вы порезались?

— Нигде.

— Но у вас на руке кровь… Бы заметили, что Дюрран ни на минуту не снял перчатки? Даже когда держал в руке рюмку. Этот парень неплохой актер. На палубе «Нантсвилла» у него было изысканное южное произношение, а на «Файркрэсте» — великолепный североирландский акцент. Интересно, сколькими диалектами он еще владеет? Кстати, я полагал, что он несколько полноват, а на самом деле у него мощная мускулатура. Так вы заметили, что он не снимал перчаток?

— Представьте себе, нет. Но почему тогда они вообще не пристукнули нас? По крайней мере, вас — свидетеля номер один?

— Вы не в форме, Ханслет. У них были для этого две причины. Во-первых, они ничего не могли сделать с нами в присутствии настоящих полицейских, а что это были настоящие полицейские, мы уже, кажется, с вами договорились. Или им пришлось бы их тоже убить. Но преднамеренное убийство полицейского — на это способен только сумасшедший. А уж в чем-в чем, но в здравом рассудке нашим приятелям не откажешь.

— Но тогда какого черта они вообще притащили сюда полицейских?

— А затем, дорогой мой Ханслет, что присутствие полицейских придает такой акции официальный характер. Когда над бортом вашего судна посреди ночи появляется полицейская фуражка, вам не приходит в голову бить по ней тяжелым предметом. Вместо этого вы вежливо приглашаете ее хозяина на палубу. Кого же нибудь другого вы вполне можете угостить железной палкой по голове, особенно если у вас совесть нечиста, как наши гости вправе были подумать о нас с вами.

— Не исключено, хотя это спорный вопрос. Ну а вторая причина?

— Имри, высылая к нам Дюррана, пошел на огромный риск. Огромный, но вполне оправданный. Он отправил Дюррана прямиком в пасть волка, чтобы проверить, узнает ли его волк.

— Дюррана?

— Да. Я забыл вам об этом сказать, но на «Нантсвилле» мне удалось направить свет фонаря на его лицо. Лица, правда, я разглядеть не мог — это было расплывчатое пятно с зажмуренными от света глазами. Впрочем, я и смотрел совсем не на лицо, а туда, куда собирался бить, — гораздо ниже, надо признаться. Но они-то этого знать не могли. Вот и захотели убедиться, узнаю ли я своего противника. Если бы я его узнал, я должен был бы бросить в него что-нибудь тяжелое и потребовать от полиции его немедленного ареста, поскольку, как говорит старая пословица, кто не со мной, тот против меня. Но случилось чудо — я его не узнал. Теперь они в этом убеждены, поскольку на свете не найдется такого актера, который мог бы так сыграть свою роль и не дрогнуть, стоя лицом к лицу с типом, который зарезал двух его друзей, а его самого чуть не задушил. Одним словом, кризис миновал и непосредственная опасность нам пока не грозит. Наша ликвидация отложена. Раз уж я не узнал Дюррана, то тем паче не узнаю никого из людей, находящихся на «Нантсвилле», а значит, не смогу передать их данные в Интерпол.

— Так что можно сказать, что мы выкарабкались из этого дела?

— О, нет! Они по-прежнему на нашей тропе.

— Но вы ведь только что сказали…

— Повторяю, они на нашей тропе. Обыскав у нас каюту на корме с такой тщательностью, будто потеряли там выигрышный лотерейный билет, они неожиданно посреди обследования машинного отделения потеряли всякий интерес к «Файркрэсту».