– Не знаю, Элен, мне, может быть, не следовало бы, – сказала Селия. – Ты так ко мне добра, и ты такая грустная…

– Пойдем, увидишь, нам обеим будет лучше.

– Элен…

– Пойдем, – повторила Элен, и Селия секунду поглядела на нее, а потом, опустив голову, нашарила свою сумку на стуле.

Поланко каждое утро исповедует Остина, с тех пор как обнаружил, насколько Остин может быть забавен, когда разматывает клубок своего анонимного невроза перед зрелым другом, в некотором роде отцом‑аргентинцем с серебрящимися висками и в хорошо скроенном, внушающем доверие костюме. Урок французского с Маррастом – в двенадцать, если только Марраст является вовремя, но обычно с ним что‑то приключается, и Остин терпеливо ждет его на углу или играя на лютне; тогда Поланко выбирается на часок раньше и изображает духовника, они с Остином идут пить пиво и томатный сок – один пиво, другой сок, – и мало‑помалу Остин излагает Поланко свои проблемы, которые, по сути, всегда одна и та же проблема, но с бесчисленными вариантами, вот, например, высокие прически. Остину хотелось бы, чтобы девушка была покорной и податливой, чтобы ей нравилось свернуться калачиком в его объятиях и минуточку посидеть спокойно, болтать, или курить, или ласкать друг друга нежными прикосновениями, но что поделаешь, теперь у всех у них прически à la Нефертити, монументальные катафалки, которые им сооружают в парикмахерских, не жалея лаков и накладок. Tu comprends, ça me coute très cher, mon cheri [46], говорила ему, например, Жоржетта, alors tu vas être sage et tu vas voir comme c’est chouette [47]. Остин еще пытается погладить Жоржетту по лицу, но она боится, что разрушится ее Вавилонская башня, ah, ça non je te l’ai déjà dit, surtout il faut pas me decoiffer, j’en ai pour mille balles, tu comprends, il faut que ça tienne jusqu’apres demain [48]. Остин в роли жалкого цыпленка, его первое посещение Парижа два года назад невероятно веселит Поланко‑исповедника. Но тогда как же нам быть? – спрашивает Остин, не очень‑то понимая речи Жоржетты. La tu vas voir [49], объясняет Жоржетта, которая кажется Остину все больше похожей на детского врача – так мягко она заставляет его делать все, что сочтет нужным. Maintenant tu vas te coucher comme ça sur le dos, comme ça c’est bien [50] . Жоржетта пригвоздила его навзничь, и красная гроза ее куафюры, вроде зловещей тучи, надвигается на него и парит между потолком и его носом. Surtout ne derange pas ma coiffure, mon chou, je te l’ai déjà dit. Il est bien maintenant, mon cheri? [51] Остин отвечает «да», потому что он робок, но он отнюдь не удовлетворен, и Жоржетта это знает, и ей на это начхать. Tu vas voir, on va le faire d’une façon que va drolement te plaire, mais alors drolement. Ne touche pas mes cheveux, mais si, tu vas me decoiffer. Bon, maintenant bouge pas, surtout ne bouge pas [52], потому что Остин еще пытается обнять Жоржетту и прижать ее к себе, но по глазам он видит, что теряет время попусту: Жоржетта сделает все, что угодно, все, что возможно в этом мире и в этой кровати, только бы ее голова была подальше от подушки. Остин – а он робок («Ты это уже говорил», – ворчит Поланко) – понимает, что гамма задуманных им шалостей с Жоржеттой, избранной на улице Сегаль из‑за ее икр, побудивших его к близкому знакомству, непоправимо сузилась, а кроме того, у него уже нет времени.