– Привет, Джосс. – Барт шагнул к стойке. – Весело сегодня.

– Веселого Рождества тебе, хрен моржовый. Пришел глотку промочить? – Барменша улыбнулась и соскочила со стула, одетая, как всегда, на мужской лад – в холщовые штаны с высокой спинкой на подтяжках и хлопчатобумажную рубашку. Именно это несоответствие между мужским нарядом и черными как вороново крыло волнами падающими на плечи вьющимися волосами, а также темными, глубокими глазами сводило мужчин с ума. В этой женщине было что-то испанское, экзотическое. Позвякивая цепью, соединяющей ее ножные кандалы, Джосс вытащила пробку из бутылки и налила Барту полный стакан.

– Боюсь, тебе сегодня придется выпить со мной, – заявила она.

– Вот как?

– Как думаешь, мисс Хартман поднимет стаканчик с такими, как мы с тобой? Никогда не видела, чтоб она пила, хотя, как тебе прекрасно известно, угощать ее пытались многие, включая присутствующих.

– А что же наш герой у печи?

Мэддокс бросила взгляд на спящего помощника шерифа и снова повернулась к Бартоломью.

– Да не трогай ты этого ссыкуна, – прошептала она. – И не шуми. Увидит, что я выпиваю, так потом весь вечер будет нудить.

Она взяла стакан для себя, а когда налила, Пакер поднял свой.

– За тебя, Джосс. Пусть следующий год…

– Ради бога! – Барменша проглотила виски одним долгим глотком. Барт тоже опрокинул свой стакан.

Джосс налила еще.

– Эх, милая, видела б ты Абандон, когда все только начиналось!.. – вздохнул ее посетитель. – В восемьдесят девятом, в такую вот ночь, здесь сидело бы человек пятьдесят шахтеров после смены и целый выводок шлюх.

– Так что, теперь все кончено, а?

– Да, все кончено. Все ушло. Шлюхи, опиум, веселье…

Они чокнулись и выпили, а потом Барт налил еще, и они выпили снова. Скоро лицо Пакера разгорелось и пошло пятнами; лопнувшие капилляры проступили на коже красными червячками, и его нос сделался похожим на перезрелую клубнику. С лысины мужчины потекли струйки пота.

Барт был не из тех, кто стоит, когда можно сидеть. Он забрался на барный табурет, и они с Джосс продолжили обрабатывать бутылку под звуки рождественских мелодий Ланы и громкий храп помощника шерифа. Как не раз бывало в такие тихие вечера, Бартоломью завел старую шарманку про былые, веселые деньки, про то, как надо разрабатывать богатую жилу в горах и как в следующем году он остановит дробилку, прикроет лавочку и отправится искать удачи в Монтану.

– Ты бы помолчал немного для разнообразия, а? У меня от твоих речей голова пухнет, – проворчала его собеседница.

Пакер налил снова. За окном уже вовсю бушевала метель, и тонкие стены заведения дрожали под натиском ветра.

Потом Барт поднялся, нетвердой походкой добрался до пианино и остановился рядом с Ланой, глядя на золотистый разлив ее волос и порхающие над клавишами пальчики. Пианино было расстроено – два года назад один рабочий пульнул в него из револьвера, по ошибке приняв в драке за противника.

– Очень было приятно, мисс Хартман, – изрек Барт, дослушав очередную песенку, и сунул руку в карман, из которого извлек и положил на клавиши джутовый мешочек размером с кулак.

Пианистка подняла мешочек и подержала, определяя вес, на ладони. Развязала шнурок, заглянула внутрь и увидела тусклый блеск пыли и крохотных самородков – долларов, пожалуй, на двести.

Она посмотрела на Бартоломью и покачала головой.

– Нет-нет, смотреть на вас было для меня в этом году самым большим удовольствием! Вы слишком хороши для этой дыры…

Пакер протянул было руку к плечу Ланы, но остановился. Он никогда до нее не дотрагивался.