Проскурец принялся массажировать переносицу, а из за зажмуренных глаз выступили и заблестели на ресницах скупые слезинки.

4

В полуподвале Мосгорпрокуратуры бывший эксперт, а ныне пенсионер Иван Фомич Иванов наклеивал куски обожженной по краям крокодиловой кожи на специально сколоченный из фанеры ящик, имевший очертания кейса – портфеля, с которым обычно носится всякий деловой сброд. Фомич напоминал сейчас ребенка, который засиделся над головоломкой, известной миру как «паззл», когда из горы разрозненных кусочков требуется собрать целую картинку. Он и в прежние годы слыл мастером – золотые руки, соответствуя на все сто: ловкие пальцы, орлиный глаз, живой ум.

Когда в полуподвале показалась долговязая тень следователя Игоря Омельченко, Фомич свою работу закончил и теперь, сидя в углу, ацетоном смывал с пальцев остатки клея.

– Ну и как? – спросил Омельченко первым делом.

Фомич кивнул на стол:

– Забирай своего аллигатора. Почти новехонький. Можешь с ним хоть за пивом, хоть за шмивом.

– Очень хорошо, очень хорошо, – приговаривал Омельченко, с явным удовольствием поглаживая крокодиловую поверхность, восстановленную из аккуратно подогнанных друг к другу фрагментов. – Вещдок высший класс. Ты, Фомич, прямо Франкенштейн.

– Чего чего? – сморщив нос, поинтересовался Фомич.

– Франкенштейн. А что такое?

– Ты, Игореха, знаешь что – ты эти свои антисемитские штуки попридержи для других. Здесь тебе не патриотический клуб.

– Да я не это имел в виду, упаси бог, Фомич, ты что? – зашаркал Омельченко. – Франкенштейн – это такой доктор был, швейцарский барон, он из двух трупов одного живого парня сделал.

– Знаю, кино видел. – Сказав это, Фомич с трудом сдержался, чтобы не захихикать, но через мгновение разразился громким смехом.

– Так, – властно бросил Омельченко, указав пальцем на кейс, – запакуй и ко мне в кабинет.

– Сам пакуй. Я свое дело сделал.

– Ладно. Посмотрим.

– А чего тут смотреть? Пакуй и дуй себе. У меня работы еще, что у Пикассо.

Сидя уже за своим рабочим столом в следственном кабинете, Омельченко с прежней любовью рассматривал полученный у Фомича кейс.

В кабинет вошла рослая секретарша и произнесла:

– Проскурец явился.

– Ага, давай его сюда, – сказал Омельченко, накрывая кейс черным бархатом.

Секретарша вышла, и тут же в его кабинет протиснулся Проскурец. Омельченко про себя отметил его слегка осунувшееся лицо.

– Заходите, заходите, Виталий Федорович, – сказал он, выходя из за стола. – Садитесь, пожалуйста. Курите?

Проскурец отрицательно покачал головой.

– Очень жаль. – Омельченко вернулся в кресло. – А у меня тут настоящие мексиканские… Ну да ладно. Нет так нет.

– Так что произошло вчера с Владимиром Сергеевичем? – подал голос Проскурец.

Вместо ответа Омельченко повернулся резко влево и отбросил в сторону черное покрывало, обнажив кейс.

– Ваш? – Омельченко переместил дорогой, судя по всему, ему предмет ближе к Проскурцу.

Проскурец пожал плечами.

– Ваш или нет? – Омельченко повторил вопрос, чуть повысив голос. – Не тяните. Ну? Ваш или нет?

– Может, и мой.

– Так, так, так. А поточнее? Что значит «может»? Юлить не советую, мы располагаем свидетелями, опознавшими этот портфельчик именно как ваш.