Дождь застучал по железной канистре, гулко отдаваясь в ее пустой утробе, когда Джоун подавила в себе приступ рвоты и, переступив через мертвое тело, прошла в танцевальный зал, выглянув из за поворота, чтобы не нарваться, ненароком, на полицию.

В хаосе из разломанного инвентаря, битой посуды и негодной теперь уже радиоаппаратуры в самых разных позах лежали трупы, изувеченные до безобразия.

– Даг! – тихо окликнула Джоун, проходя мимо подвешенных на цепях мертвецов.

Но вокруг стояла тишина. Смерть неслышно шелестела складками своего погребального одеяния. Безмолвие окутывало все закоулки котельной, накрывая своей пеленой груды тел, и давило на уши монотонным гудением. Оно было почти осязаемым, дотронься – и ощутишь плотные, слегка колыхающиеся в пространстве тугие сгустки. Сотни освобожденных душ летали в астрале в ожидании суда. Что будет с ними, когда отклонится чаша весов, измеряющая грехи и заслуги? Ведь перышко, положенное в противовес сердцу, так мало и воздушно. И если оно перевесит, светлые апостолы позволят Люциферу – верховному Богу власти лабиринта, забрать душу с собой в огненно ледяные застенки пыточных камер.

Джоун почувствовала озноб от пробившегося откуда то сквозняка, который нарушил тишину и качнул свисающие с потолка цепи. А может, это Смерть потревожила покой, взмахнув белоснежным саваном? Звенья цепей соприкоснулись, издав при этом звук, подобный звону маленького колокольчика. Дзинь. И снова молчание. Дзинь. И опять тишина.

– Здесь нам уже больше нечего делать, – прозвенел совсем рядом голос, внося сумятицу в астральный мир. Миллиарды молекул, несущих в себе информацию, разбились о перегородки и рассеялись в толще стен. А можно ли собрать их, объединив воедино, и сложить слова. Ведь вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог?

Джоун поспешила спрятаться за колонну.

– Это точно, – подтвердил второй голос.

– А почему не едут машины из морга?

– А черт их знает! Они всегда не очень торопятся.

В двух шагах от Джоун, направляясь к выходу, прошли два полисмена. Она облегченно вздохнула, и ее глаза остановились на молодом парне, распластавшемся на полу. Его лицо было сплошь изрезано стеклом. Он, казалось, еще пытался оторвать от своей шеи стиснувшую ее гипсовую руку. Это был звукоинженер, домогавшийся Джоун в ее прошлое посещение. Она отстегнула футляр и щелкнула фотоаппаратом. Вспышка на миг осветила помещение бара, и Джоун испугалась, что поступила столь неосмотрительно: ее могли увидеть полицейские с улицы. Но все вокруг, кажется, было спокойно.

Джоун ступила на лестницу и поднялась на второй этаж. Слева ее встретила обитая листами дверь с круглым смотровым отверстием, а справа – раскрытая дверь ресторана. Она заглянула, но не нашла ничего примечательного, что отличалось бы от картины внизу: цепи, крюки, вилки, воткнутые в некогда живое тело, и безумие на застывших лицах. Поколебавшись, Джоун дернула на себя левую дверь, отстранившись, когда та повернулась. Свет от тысяч свечей ослепил ее. Сквозь туман ярких движущихся пятен материализовалась фигура. Под потолком, распятое на цепях, висело изуродованное тело Дага. В нем еще теплилось сознание, но он был слаб, чтобы произнести хоть слово. Он только еле слышно хрипел, уже не понимая действительности. Кинокамера тянула голову вниз, увеличивая страдания.

– Даг! – жалобно протянула Джоун, пытаясь скинуть с его шеи ремешок от кожаной сумки.

Ненадолго он пришел в себя и повел в ее сторону мутными глазами.