На глаза американки навернулись слезы.

Дэвид продолжал молчать, стараясь подыскать нужные слова. Ему хотелось опровергнуть все, что сказала Сьюзен, убедительно доказать, что она ошиблась.

— Это неправда, — произнес он наконец. — Может быть, в прошлом так и было, но с тех пор все изменилось. Я никого не уважал так сильно, как тебя. Когда ты решила спасать Ди, я сделал все, как ты хотела, даже слова не сказал — помнишь?

Сьюзен кивнула:

— Да, но тебя это почти убило. Я видела, как ты мучился. Именно поэтому я тебе так благодарна.

— Чепуха! Немного помял перышки, только и всего. Ты права в одном — раньше я никому так не доверял. Верно, меня тошнит, когда кто-то лезет в мои мысли. Но с тобой — другое дело. Я тебе верю. Поначалу это было трудно, но я привык. Господи, Сьюзен, тебе совсем не нужно мне уступать! Тем более — отказываться от себя. Ты мне нравишься такой, какая ты есть. — Он замолчал, смущенно потупив голову, и добавил изменившимся голосом: — Точнее, я люблю тебя такой, какая ты есть.

Сьюзен плакала уже в открытую — и не столько от огорчения или боли, сколько от избытка чувств.

— Как бы я хотела в это поверить, — прошептала она, всхлипнув. — Я хочу этого больше всего на свете. Я стараюсь изо всех сил, но ты… ты должен понимать, с кем имеешь дело. — Она взглянула на шевельнувшуюся в кресле Ди и понизила голос. — Когда мы были детьми, родители все время на меня давили. Они были счастливы, только если я чего-то добивалась. А Ди… ей достаточно было просто существовать. Где бы мы ни появлялись, она быстро заводила друзей. Ей ничего не приходилось делать — она была самой собой, и люди к ней тянулись. Но я не могла себе этого позволить. Для меня всегда был важен успех и результат. Без этого я чувствовала себя несчастной и… нелюбимой. Мне и теперь недостаточно самой себя — я должна что-то делать, и делать хорошо. Я не из тех людей, кого любят только за то, что они есть. Я — это то, чем я занимаюсь. Вот почему я не пошла по стопам своей матери. Мне часто хотелось быть такой, как Ди, но это невозможно.

Сьюзен замолчала, услышав в соседнем кресле какой-то шум. Американка быстро обернулась и увидела, что Ди уже не спит. Она сидела у окна и смеялась. Это был негромкий, но глубокий и искренний смех.

Сьюзен озабоченно взглянула на сестру.

— Ди, с тобой все в порядке?

Ди продолжала смеяться, качая головой.

— Четыре года и восемьдесят восемь штук, — пробормотала она через некоторое время

Ее снова разобрал хохот, и она никак не могла остановиться.

Дэвид и Сьюзен молча смотрели на девушку, радуясь, что она пришла в себя и заговорила, но немного напуганные ее странным поведением.

Наконец Ди взяла себя в руки и сказала:

— Четыре года я каждую неделю ходила к психотерапевту, чтобы говорить о том, как я замечательна и как хороша собой. Сколько это получится часов? Бог его знает. Но мне ни разу не пришло в голову, до чего же я, оказывается, везучая!

Она выпрямилась в кресле и повернулась к Сьюзен.

— Ты права, мама и папа почти не занимались моим воспитанием: они не орали на меня, если я получала плохие отметки, не заставляли учить уроки и ходить в кружки, им было наплевать, возьмут ли меня в школьную команду. Их не волновало, что я делаю, с кем хожу гулять и где провожу время. Перед тем как покинуть дом, я мечтала только об одном — заставить их хоть на минуту забыть о своей любимой дочурке и обратить внимание на меня. И что ты думаешь? Мне это ни разу не удалось. Поэтому я и уехала.