Елена Логунова. Афродита размера XXLЕлена и Ирка – 14
Вместо пролога
— Может, борщик съешь? — Не-а. — Супчик? Курочку? Котлетку? Я без особой надежды перечисляла первые и вторые блюда, представленные в меню. Оно было богатым и вполне соответствовало европейским требованиям к системе питания «шведский стол», однако запросы моего ребенка были то ли несравненно шире, то ли гораздо скромнее общепринятых — как посмотреть. Кто как, а Масяня к четвертому дню пребывания в отеле не нашел для себя и десяти подходящих блюд. С многочисленными оговорками к употреблению в пищу им были допущены макароны, гречневая каша, докторская колбаса, чай, печенье, сухие баранки и «Бородинский». Белый хлеб почему-то тоже впал в немилость. На хлебе я и не настаивала, но включить в рацион молодого растущего организма белковую пищу казалось мне крайне важным. — Бульон с фрикадельками? — Ни-ко-гда! Я стиснула черенок ложки, но левой рукой в последний момент перехватила запястье правой: позыв треснуть потомка по лбу был невероятно силен! Я списала это на генетическую память: мамочка рассказывала, что ее деревенский дедушка имел обыкновение в процессе трапезы осуществлять адресное педагогическое воздействие на умы шалящих детей и внуков как раз деревянной ложкой. Кажется, это было очень эффективно. В душе я уже склонна была оценивать дедовский опыт как безусловно положительный, однако в данном конкретном случае мне очень хотелось прийти к консенсусу путем мирных переговоров. Главным образом, потому, что своенравный сынуля мог принять мои манипуляции с ложкой за новую игру и развить ее по своему разумению. А мне не хотелось предстать перед почтенной публикой с тарелкой на голове. — Может, ты будешь омлет? — Нет! — Масяня ответил в рифму и засмеялся от удовольствия. — Убил бы Чуковского! — злобно сказал Колян. Он мрачно вкушал яства, большой разноцветной горой наваленные на его тарелку. Масины диетические закидоны здорово портили папочке удовольствие от обильной трапезы. На протяжении всего обеда Колян сердито краснел под взглядами людей, которые с недоумением и укоризной взирали на вопиющую дисгармонию в продовольственных наборах отца и сына. Масяня, сусликом стоя у стола — присаживаться он отказывался из опасения быть накормленным насильно, — скромно и невозмутимо грыз сухое печенье. — Поздно, Чуковский давно уже умер, — ответила я мужу и с сожалением вздохнула. Я бы сейчас тоже с большим удовольствием кого-нибудь убила — необязательно Чуковского. — А кто распоряжается его творческим наследием, не знаешь? — настойчиво спросил Колян. Похоже было, что к Корнею Ивановичу у него что-то личное. — Потомки, наверное, или какой-нибудь фонд. А что? Колян отложил вилку, вытащил из кармана ручку и ожесточенно зачеркал ею на полях богато иллюстрированной книжки про Бармалея. — А то, что я считаю необходимым добиться внесения изменений в текст данного произведения! — объявил муж и с выражением зачитал не приглянувшиеся ему строки: — «Милый, милый людоед, смилуйся над нами! Мы дадим тебе конфет, чаю с сухарями!» Как тебе это? Когда такое пишет автор, которого считают лучшим детским писателем, это уже не шуточки! Это настоящая провокация! — Прямое подстрекательство к продовольственному бунту! — согласилась я. — Хочу чаю, — покончив со своим дежурным сухарем, заявил Мася. Я застонала, не сомневаясь, что следующим пунктом в меню моего ребенка будут конфеты. Зачем я читала ему Чуковского? Где были мои глаза? «Где были твои ложки?» — мрачно поправил внутренний голос ворчливым стариковским басом. |
