|
Отец Кабочини, всегда предупредительный, промолчал. Он казался сильно озабоченным. — Скоро ли мы придем? — спросил с нетерпением Роден. — Мы уже пришли, — отвечал Самюэль. — Наконец-то! К счастью… — Да… к счастью… — отвечал еврей, и, свернув в коридор, он указал рукой на большую дверь, из-за которой пробивался слабый qber. Роден, хотя его удивление усиливалось все больше, решительно вошел в комнату в сопровождении отца Кабочини и Самюэля. Комната, в которую они вошли, была очень велика. Она освещалась через четырехугольный бельведер, но его стекла со всех сторон были забиты свинцовыми листами, в которых находились только семь отверстий в виде креста. В комнате было бы совершенно темно, если бы не лампа, горевшая на массивном черном мраморном консоле у стены. Убранство было вполне траурное: комната была вся задрапирована черным сукном с большой каймой, мебели больше не было никакой, кроме подставки под лампу. На ней же стояла железная шкатулка, тонкой работы XVII столетия, — настоящее кружево из стали. Самюэль обратился к Родену, оглядывавшему залу с удивлением, но без всякого страха, и сказал: — Воля завещателя, какой бы странной она вам ни показалась, для меня священна, и я исполню её до конца. — Вполне справедливо, — сказал Роден. — Но все-таки для чего мы пришли сюда? — Вы сейчас это узнаете. Итак, вы уполномоченный единственного оставшегося в живых потомка Реннепонов, господина аббата Габриеля де Реннепона? — Да, и вот моя доверенность. — Чтобы не терять времени в ожидании нотариуса, — продолжал Самюэль, — я перечислю вам суммы, заключающиеся в этой железной шкатулке, которую я вчера взял из Французского банка. — Капитал здесь? — воскликнул Роден взволнованным голосом, бросаясь к шкатулке. — Да, вот опись… Ваш секретарь будет её читать, а я вам буду подавать бумаги, которые после проверки мы снова положим в эту шкатулку, передать которую я вам могу только через нотариуса. — Отлично, — отвечал Роден. Проверка продолжалась недолго, так как бумаги, в которых заключался капитал, были все на крупные суммы, а деньгами имелось только сто тысяч франков банковыми билетами, тридцать пять тысяч франков золотом и двести пятьдесят франков серебром. Всего было _двести двенадцать миллионов сто семьдесят пять тысяч франков_… Самюэль вручил опись отцу Кабочини, подошел к шкатулке и нажал пружину, которую Роден не мог заметить; тяжелая крышка поднялась, и по мере того как отец Кабочини читал опись и называл ценности, Самюэль предъявлял документы Родену, который возвращал их старому еврею после тщательного осмотра. Когда Роден, просмотрев последние пятьсот банковых билетов по тысяче франков, передал их еврею со словами: «Так, итог совершенно верен: двести двенадцать миллионов сто семьдесят пять тысяч», ему, вероятно, от радости и счастья сделалось так дурно, что он лишился дыхания, закрыл глаза и вынужден был опереться на любезного отца Кабочини, прошептав взволнованным голосом: — Странно… Я считал себя сильнее… со мною происходит что-то странное. И страшная бледность иезуита так увеличилась, его охватила такая конвульсивная дрожь, что отец Кабочини воскликнул, стараясь поддержать его: — Отец мой… придите в себя… Не надо, чтобы опьянение успехом так волновало вас… Пока маленький аббат ухаживал за Роденом, Самюэль укладывал деньги в железную шкатулку. |
