Иногда она меня просто поражала. Как-то раз мы с ней зашли в офис к Юрию — Аргамаков позвонил ей с утра домой и попросил что-то ему туда подвезти. На Ордынке царили суета и беспорядок — начальству в тот день предстояло важное совещание, и бумаги пришлось срочно переделывать. Но у Милочки вдруг разболелся зуб, и она отправилась к врачу, а Лена, секретарша Жени, вообще не пришла — она лежала дома с больным горлом и высокой температурой. За компьютером в приемной расположился Юрий, отчаянно чертыхаясь и пытаясь найти в Милочкиных файлах нужную ему форму. Тут же стоял Женя, озадаченно почесывая затылок. В кабинете у Юрия сидел Аргамаков с хмурым лицом; весь его вид — поджатые губы, взгляд исподлобья — свидетельствовал о неодобрении, с которым он относился к суматохе, устроенной его молодыми и неорганизованными компаньонами.

Я, как всегда, не смогла удержаться и отпустила язвительное замечание насчет сильных мужчин, которые никак не могут справиться с такой простой женской работой, и, вздохнув, приготовилась сменить брата за секретарским столом. Но мне не пришлось этого делать: Виолетта подошла к Юрию, при виде нас поднявшегося на ноги, и, небрежным жестом подвинув его, уселась на его месте. Пальцы ее, унизанные дорогими кольцами, так и замелькали, браслеты на тонких запястьях зазвенели в такт быстрым движениям; казалось, клавиатура в ее руках ожила. Это было необычное зрелище — богатая холеная женщина в распахнутом, чересчур элегантном для этой конторы пальто, под которым виднелось тонкое платье самого неделового вида, за компьютером, с серьезным видом углубленная в работу. Милочке и не снилась та скорость, с которой работала Виолетта. Через полчаса все необходимые документы были подготовлены заново и напечатаны; в них не было ни единой ошибки, хотя, как мне показалось, она ни разу не проверила набранный текст.

В этот день, когда мы с ней ушли, оставив наших мужчин в состоянии легкого обалдения, я прекрасно поняла, каким образом Аргамаков, человек хладнокровный и опытный, мог влюбиться в нее по уши, — она не только была до неприличия красива, но и обладала тем качеством, которое по-английски называется «efficiency». Мне всегда было трудно передать смысл этого выражения на русском языке, для этого приходилось использовать слишком много понятий: компетентность, умение, проворство, — словом, она оказалась в высшей степени профессиональным референтом. Я считаю себя профессионалом и уважаю профессионалов, чем бы они ни занимались, и после этого случая стала относиться к Виолетте намного лучше.

К тому же она была, несомненно, умна и образованна. Ей было уже двадцать шесть, хотя на вид можно было дать меньше, пьянка еще не успела отразиться на ее внешности. С утра с ней можно было говорить о чем угодно, от поэзии трубадуров (моя маленькая слабость) до особенностей конструкции двигателя «роллс-ройса». Этот вопрос она как-то раз со знанием дела обсуждала с нашим ангелом-хранителем Витей, который по совместительству был еще и нашим шофером и водил ее «опель»; как я поняла, Витина любовь к автомобилям доходила чуть ли не до фанатизма, он даже принимал участие в викторине «Автошоу».

Словом, с утра и всю первую половину дня она была если не милейшей женщиной, то, во всяком случае, человеком, с которым приятно и интересно общаться. Но к обеденному времени на нее нападало беспокойство, глаза начинали лихорадочно блестеть и бегать, пальцы рук судорожно сжимались и разжимались. Если мне удавалось не дать ей в этот момент от меня ускользнуть, то настроение у нее резко портилось, она становилась сварливой и раздражительной. Менялось и ее поведение: она переставала считаться с кем-либо, кроме себя самой, держала себя дерзко и вызывающе, и если с нами был Витя, он не сводил с нее в это время глаз, пытаясь предотвратить очередную дурацкую выходку.

Но чаще всего ей удавалось скрыться хоть на несколько минут, и она возвращалась к нам сияющая и довольная собой и жизнью.