Такова была внешняя канва ее жизни; что же касается жизни души, то тут она была куда менее красноречива. Конечно, с детства в нее влюблялись мальчики, а потом — юноши и зрелые мужи, но как реагировала на них она сама? Была ли она неприступной красавицей с холодным умом и ледяным сердцем, снежной королевой, или ей были знакомы обычные женские страсти? Что у нее было до Аргамакова, которого она, конечно, никак не могла любить?

Судя по всему, в ее жизни был тайный возлюбленный, но эта история окончилась чуть ли не трагически — во всяком случае, был аборт. Кто был героем ее романа, она так ни разу и не проговорилась. С ее ребенком от Аргамакова тоже было не так ясно. Иногда Виолетта говорила, что не хотела этого ребенка и пыталась от него избавиться; иногда намеками она давала мне понять, что ребенка она ждала не от мужа и потому он был нежеланным. Во всяком случае, мальчик родился совсем слабеньким и умер на вторые сутки после появления на свет, а она с тех пор испытывала сильнейшее чувство вины — она была совершенно уверена, что если бы не пыталась прервать беременность народными средствами и не желала бы ему смерти, то младенец остался бы в живых. Во всяком случае, с тех пор она начала пить.

Меня удивляло, какая смесь здравых идей и нелепых верований царила в ее изящной головке. Человек с прекрасным образованием, женщина, хладнокровно поймавшая на крючок самого богатого мужчину из своего окружения, — и рядом с железной логикой и расчетом соседствовала по-детски наивная вера в потусторонние силы, в колдунов и магов, в экстрасенсов и ясновидящих. Виолетта не была верующей в истинном смысле этого слова, хотя считала себя православной и иногда ходила в церковь — все ходят, теперь это стало модно. Нет, Бог для нее был или Боженькой раннего детства, милостивым и добрым дядюшкой, когда он спасал ее от всяких неприятностей или опасности, или Иеговой наивных древних людей из Ветхого Завета, грозным и беспощадным, когда он карал за грехи. Она обращалась мыслью к Богу именно в такие моменты, а в остальное время о нем и не вспоминала.

Она очень удивилась, услышав от меня, что православная церковь считает всякие волшебные исцеления с помощью экстрасенсов и магов бесовством, она об этом и не подозревала. Но это не поколебало ее уверенности в том, что на нее наслали порчу по заказу неких завистниц (думаю, у нее их было немало), и снять эту порчу должен кто-то из того же колдовского цеха, как и тот, кто ее сглазил.

В тот первый день, когда мы в их квартире на набережной — огромной, холодной, заставленной какой-то неудобной и разностильной мебелью и потому безликой — намечали план действий, я поняла, как мне будет с ними сложно. Аргамаков упорно считал, что у его жены расстроены нервы, что это депрессия, вызванная смертью ребенка, и что она должна лечиться у тех специалистов, которые ее поймут и к которым она почувствует доверие, у врачей или у экстрасенсов — ему было все равно. Было забавно наблюдать, как этот железный банкир, которого его подчиненные считали единоличным диктатором, человек, распоряжающийся миллионами и миллиардами мановением руки, готов был плясать под дудочку этой своенравной и испорченной девчонки. Но я-то не согласна выполнять любое ее желание, поэтому наш разговор оказался бурным. Аргамаков понял, что у меня тоже есть характер, и не слабее, чем у его жены, и то и дело вытирал носовым платком вспотевший лоб. Я наотрез отказалась водить Виолетту по гадалкам и знахаркам, предложив Николаю Ильичу нанять вместо меня какую-нибудь бабку. Я произнесла это в запальчивости: Аргамаков насупился и явно обиделся, а я почувствовала, что подвожу брата.

Положение спасла, как ни странно, сама Виолетта. Она громко расхохоталась, глядя на наши хмурые лица, и в смехе ее послышались визгливые истерические нотки: но не успела я насторожиться, как она утихомирилась и совершенно спокойным тоном заявила:

— С вами все ясно.