Впрочем, если мне было интересно узнать побольше о Виолетте, то сама Виолетта, попав наконец ко мне, не скрывала своего любопытства. Не слишком заботясь о хороших манерах, она осмотрела все: ванную, семиметровую кухню, чуть ли не обнюхала туалет. Я порадовалась про себя, что недавно занималась генеральной уборкой, — одна из моих прабабушек, та, которая училась в Институте благородных девиц и ненавидела «жидов» (а все три ее дочки вышли замуж за евреев), всегда говорила, что хозяйка дома оценивается не по состоянию кухонной плиты или блеску полировки, а по чистоте унитаза.

В ванной Виолетта открыла и понюхала все флаконы и флакончики, понимающим взглядом окинула две зубные щетки в стаканчике и Петины бритву и крем для бритья. На кухне сунула нос в холодильник и шкафчик для посуды. Я медленно закипала, но оттаяла, как только она добралась до комнаты и в восхищении остановилась перед книжными полками.

— Я об этом мечтала всю свою сознательную жизнь, — сказала она. — Мы с родителями жили слишком бедно для того, чтобы заводить библиотеку, или, может быть, они в первую очередь занимались другим… Сейчас я пытаюсь собирать книги, но это, конечно, совсем не то.

Я промолчала: не могла же я ей сказать, что это жалкие остатки нашей с Марком библиотеки, что большая часть книг после развода осталась у него — впрочем, по праву, он их в основном доставал всеми правдами и неправдами, а не я.

Ее внимание переключилось на компьютер, и она внимательно его осмотрела, прошлась по клавиатуре: после этого она стала перебирать валявшиеся на столе книги и бумаги. Конечно, она вела себя просто невежливо, но ее интерес к моим делам выражался так непосредственно, что мое сердце не могло не смягчиться.

— Юрий сказал мне, что ты переводишь поэзию трубадуров. Это правда? — спросила она, перелистывая французскую книгу.

— Не совсем так. Я действительно люблю куртуазную поэзию, но перевожу не трубадуров, а труверов.

— Какая между ними разница?

— Трубадуры — это Прованс, это Прекрасные дамы, рыцари и куртуазная платоническая любовь. Труверы писали на старофранцузском, они жили севернее, и среди них нет таких звезд, как, например, Бертран де Борн. Но мне их стихи нравятся больше — они человечнее, что ли, и любовь у них более земная. К тому же их гораздо легче переводить.

— Прочитай мне что-нибудь!

— Ну, например, анонимная песня — правда, еще из трубадуров, но по духу близко к моим любимым труверам:

И так далее — еще много-много куплетов.

— Это ты сама перевела?

— Нет.

— Почему ты мне это прочла?

— Не знаю, почему-то захотелось.

Виолетта слегка покраснела и закусила губу. Если она обиделась, то так ей и надо. Нечего совать свой нос в то, что ее не касается.

— Наверное, несчастливое замужество во все времена одинаково тягостно для женщины, как ты думаешь, Агнесса? Ведь ты тоже была замужем.

— Сейчас можно развестись.

— Ты думаешь, это всегда возможно?

— А разве нет? Конечно, если женщину держат в браке дети, или квартира, или, например, деньги — ну если она боится, что в одиночестве пропадет в этом чертовом рынке…

— Тебе не приходило в голову, что могут быть и другие причины? Что и сейчас женщина может быть рабыней — если она сделает хоть шаг в сторону, то ее просто убьют?

В первый раз Виолетта говорила на эту тему, будучи совершенно трезвой. Мне стало интересно, но в этот момент раздался телефонный звонок, и я поспешила снять трубку. Телефон молчал. Я сказала:

— Ошибка, — и положила трубку на рычаг.

— А ты ждала, что тебе позвонит твой трубадур?

— Трувер, — поправила я.