— Но, пожалуй, она можетъ запретить вамъ играть передъ самымъ спектаклемъ.

— Ну, ужъ этого-то я никогда не послушаюсь.

— Какъ-бы сдѣлать, чтобы она хоть немножко глядѣла на меня поласковѣе?

— Она вотъ сердится, что я съ вами подъ-руку хожу. Не водите меня подъ-руку при ней. пожалуйста.

— Да позвольте… Что-жъ тутъ такого?

— Ну, вотъ не хочетъ. А все отъ дикости понятій. Привыкнетъ.

— Вы думаете? Было-бы печально, ежели-бы труппа лишилась васъ. Да и я-то… Знаете, я такъ привыкъ къ вамъ на дачѣ, такъ сжился съ вами на прогулкахъ, на танцовальныхъ вечерахъ въ Озеркахъ, что тотъ интервалъ времени, который мнѣ пришлось провести послѣ переѣзда съ дачи, не видясь съ вами, повергъ меня даже въ какое-то уныніе.

— Ахъ, оставьте, пожалуйста, сказала Люба, вся вспыхнувъ, и прибавила: — Вотъ ежели-бы она услыхала эти слова!

— Да что-же я говорю? Я говорю только, что скучалъ безъ васъ, а скучалъ я ой-ой какъ! И вдругъ меня осѣнила мысль примазаться вотъ къ этой любительской труппѣ и пригласить васъ играть, чтобы опять видѣться съ вами, слышать вашъ пріятный голосокъ, чувствовать ваше…

— Не говорите, не говорите этого… Пожалуйста, не говорите… испуганно пробормотала Люба, потупившись.

— Это говорю не я, а мое сердце.

— Ежели вы будете такъ говорить, я уйду.

— Еще одинъ вопросъ. Ваша маменька, кажется, меня очень не любитъ?

— Да она всѣхъ молодыхъ людей не любитъ.

— Стало-быть, она прочитъ васъ замужъ за старика? Вѣдь когда-нибудь надо-же вамъ выдти замужъ?

— Богъ ее знаетъ! Она все говоритъ о какихъ-то солидныхъ людяхъ. Потомъ для нея… кто богатъ, тотъ и солидный человѣкъ.

— Ну, это тоже понятія!..

— Дикія. Я сама знаю. Но что-жъ вы съ ней подѣлаете?

— А вашъ какой взглядъ?

— Что мнѣ богатство! Мы сами люди не бѣдные. У меня еще отъ бабушки есть семь тысячъ наслѣдедсва. Только, пожалуйста, не будемъ объ этомъ говорить. Бросьте.

— Еще одинъ вопросъ. А какъ вашъ папаша на это дѣло смотритъ?

— На какое?

— Да вотъ насчетъ жениховъ.

— Да вамъ зачѣмъ знать?

Плосковъ вздохнулъ и сдѣлалъ умильное лицо.

— Ежели спрашиваю, то, стало-быть, нужно. Ахъ, Любовь Андреевна, вы не можете себѣ представить, что со мной дѣлается, ежели я долго васъ не вижу! Вотъ, напримѣръ, послѣ переѣзда съ дачи… Я искалъ васъ въ церкви, на улицѣ, въ театрахъ, бродилъ мимо вашего дома, — наконецъ, меня осѣнила счастливая мысль, какъ войти къ вамъ и какъ устроить, чтобы намъ почаще видѣться.

Люба сидѣла, потупившись, перебирала фальборку своего платья и слушала молча. Наконецъ, она быстро сказала:

— Пойдемте… А то маменька меня искать начнетъ. Или нѣтъ, прибавила она. — Вы останьтесь здѣсь, а я одна въ зало пойду. Вы потомъ выйдите.

— Повинуюсь, ежели это необходимо… поклонился Плосковъ.

Люба вышла изъ-за кулисъ въ зрительную залу. Тамъ Дарья Терентьевна давно уже искала ее и спрашивала всѣхъ, гдѣ дочь.

— Гдѣ это ты запропастилась! встрѣтила она Любу. — Пошла съ Бекасовой разговаривать, а Бекасова здѣсь въ залѣ. Съ кѣмъ ты тамъ была? Опять должно быть съ нимъ… съ этимъ?..

— Да нѣтъ-же, нѣтъ. Я съ режиссеромъ говорила. Съ этимъ офицеромъ.

— Ну, что ты врешь, матка? Режисеръ все время на сценѣ стоялъ, а ты не вѣдь гдѣ скрывалась. Гдѣ этотъ самый, злосчастный-то? Какъ его?

Дарья Терентьевна спрашивала про Плоскова. Люба поняла и отвѣчала:

— Да почемъ-же я-то знаю!

Въ это время около режиссерскаго стола сгруппировалась цѣлая толпа актеровъ-любителей.