— Давеча мы все говорили о женихахъ. Вотъ богатый женихъ… Корневъ.

— Да развѣ онъ здѣсь? спросила Дарья Терентьевна.

— Сейчасъ пріѣхалъ. И актеръ хорошій, и женихъ. Онъ будетъ у насъ играть въ водевилѣ.

Дарья Терентьевна оживилась.

— Надо поздороваться съ нимъ. Я знаю и его отца, и его мать. Всѣхъ ихъ знаю, заговорила она. — Пойдемъ, Люба… Ты вѣдь тоже его знаешь… Ты танцовала съ нимъ въ Коммерческомъ собраніи. Постой, я на тебѣ платье поправлю… Батюшки! Да у тебя спина въ чемъ-то бѣломъ…

— Это я должно быть на сценѣ какъ-нибудь о декорацію замаралась.

Дарья Терентьевна привела въ порядокъ платье дочери и направилась къ группѣ, среди которой стоялъ Корневъ.

X

Алексѣй Захарычъ Корневъ былъ ужъ далеко не юноша. Ему было лѣтъ подъ тридцать. Онъ былъ брюнетъ, стригъ волосы подъ гребенку, носилъ круглые усы, загибающіеся кончиками около нижней губы, имѣлъ красноватое пятнами лицо и былъ одѣтъ въ клѣтчатую свѣтлую пиджачную пару англійскаго покроя. На жилетѣ его покоилась массивная золотая цѣпь съ компасомъ, съ машинкой для обрѣзки сигаръ и вообще съ кучею брелоковъ. Онъ былъ средняго роста, очень тощъ и симпатичнаго ничего изъ себя не представлялъ. Корневъ разсказывалъ компаніи, что въ мукосѣевскомъ кружкѣ, гдѣ онъ обыкновенно игpaлъ, тоже на-дняхъ идетъ спектакль и онъ исполняетъ роль Любима Торцова въ «Бѣдность не порокъ».

— Тамъ репетиціи и здѣсь репетиціи. Ужъ придутся репетиціи въ одно время, такъ не прогнѣвайтесь, туда поѣду, потому тамъ все-таки родное, нашъ собственный кружокъ. Впрочемъ, у васъ-то я съ двухъ репетицій сыграю. Я ужъ игралъ эту роль, говорилъ онъ.

— Мосье Корневъ, здравствуйте… обратилась къ нему Дарья Терентьевна. Или не узнаете знакомыхъ?

— Какъ-же, какъ-же… Отлично помню… Мое почтеніе…

Онъ хотѣлъ назвать Дарья Терентьевну по имени и запнулся.

— А вы здѣсь что-же? Вы тоже развѣ?.. продолжалъ онъ.

— Да вотъ дочь играетъ. И не хотѣла отпускать, да такъ ужъ… Такъ я съ ней.

— Имѣю честь кланяться… расшаркался и передъ Любой Корневъ. — Какъ нынче въ купеческомъ-то кругу заиграли! прибавилъ онъ. — Рѣдкій домъ безъ актрисы. И кружковъ что этихъ развелось! Страсть. Это меня радуетъ.

— Да ужъ хорошо-ли это, полно? попробовала возразить Дарья Терентьевна.

— Отчего-же? Все-таки искусство, все-таки осмысленное занятіе. Такъ можно начинать? Можно репетировать? спросилъ онъ офицера.

— А вотъ только мы чаю напьемся, отвѣчалъ тотъ. Господа! пожалуйте къ столу.

На длинномъ офиціантскомъ столѣ, плохо освѣщенномъ двумя свѣчками, помѣщался большой самоваръ въ безпорядкѣ стояли стаканы на блюдечкахъ, лежали булки и соленыя мясныя закуски и сыръ, разложенные на бумагѣ, и высилась бутылка коньяку. Сахаръ также находился въ бумажномъ тюрюкѣ.

Около самовара стоялъ взъерошенный тщедушный деньщикъ офицера Луковкина. Всѣ стали присаживаться къ столу.

— Ну, что-жъ стоишь! Разливай чай-то! крикнулъ на деньщика Луковкинъ.

Тотъ принялся исполнять требуемое.

— Стаканы-то перетеръ-ли?

— Протеръ, ваше благородіе.

Дарья Терентъенна, не отпуская отъ себя Любу, старалась усѣсться рядомъ съ Корневымъ, но это ей не удалось. Корневъ сѣлъ вмѣстѣ съ Конинымъ, съ толстой комической старухой Табаниной и къ нимъ присоединился Луковкинъ. Они тотчасъ взялись за коньякъ и рѣшили выпить по рюмкѣ «гольемъ».

— Знаете, когда сильная роль, я вотъ безъ этого зелья совсѣмъ играть не могу, сказалъ Корневъ, стукнувъ пальцами по бутылкѣ.