— Знаете, когда сильная роль, я вотъ безъ этого зелья совсѣмъ играть не могу, сказалъ Корневъ, стукнувъ пальцами по бутылкѣ.

— Да и я тоже, отвѣчалъ Конинъ. — Перекалить не хорошо, а двѣ-три рюмки передъ выходомъ на сцену…

— Вотъ, вотъ… Толчокъ даетъ. На нервы дѣйствуетъ. Самъ чувствуешь, что лучше играешь. Да вотъ буду играть Любима Торцова, — ну, какъ въ третьемъ актѣ передъ драматической сценой не выпить?! Знаете это мѣсто: «Прочь съ дороги! Любимъ Торцовъ идетъ»! Комическая дама съ нами выпьетъ? обратился Корневъ къ толстой Табаниной.

— По малости потребляемъ, отвѣчала та съ улыбкой, цитируя слова изъ какой-то роли.

Дарья Терентьевна и дочь помѣстились черезъ столъ, наискосокъ отъ Корнева и его компаніи Плосковъ на этотъ разъ ужъ не сѣлъ съ ними. Онъ былъ около Кринкиной на другомъ концѣ длиннаго стола, хотя и не спускалъ съ Любы глазъ, даже слегка перемигивался съ ней, когда Дарья Терентьевна отворачивалась. Кринкина замѣтила это и сказала ему:

— Кажется, вамъ очень нравится этотъ лакомый кусокъ…

— А что-же?.. Прекрасная дѣвушка… Прекрасное семейство… Мать только немножко того… отвѣчалъ Плосковъ.

— Да, она васъ что-то не особенно жалуетъ.

— И не понимаю, почему? пожалъ плечами Плосковъ. — Конечно, я человѣкъ маленькій…

— Ну, а тутъ ищутъ большихъ. Вонъ мать-то какъ въ Корнева впилась. Да нѣтъ, этого ужъ не поймаешь, этотъ оболтался.

— Какой онъ женихъ, если у него дама сердца съ цѣлымъ семействомъ въ сторонѣ.

— А развѣ есть?

— Да какъ-же… Это всѣ знаютъ. Вотъ погодите, въ спектаклѣ у насъ она навѣрное будетъ въ первомъ ряду креселъ сидѣть, и я тогда вамъ ее покажу. Она всегда бываетъ, когда Корневъ играетъ.

— Вы Любочкиной-то матери ее покажите. А сами не унывайте и дѣйствуйте. Терпѣніе все превозмогаетъ, сказала съ улыбкой Кринкина. — Вы мнѣ скажите откровенно, я другъ всѣхъ влюбленныхъ, вы влюблены въ мадемуазель Биткову?

— Да… Не скрою… Она мнѣ очень нравится, отвѣчалъ Плосковъ не вдругъ.

— И имѣете на нее серьезныя намѣренія?

— Хорошъ виноградъ да зеленъ.

— Хотите, я вамъ помогу?

— Готовъ за это въ ножки поклониться. Но вы будете помогать?

— Надо дѣйствовать, дѣйствовать и дѣйствовать, не останавливаться ни передъ чѣмъ. Мужчина долженъ быть немножко нахаленъ.

— Да ужъ я и такъ, кажется…

— Предметъ-то вашей страсти самъ какъ на васъ смотритъ? допытывалась Кринкина.

— Да она, кажется, мнѣ симпатизируетъ, кажется, я ей нравлюсь.

— Надо влюбить въ себя. А когда дѣвушка полюбитъ…

— Мать-то у ней очень ужъ ко мнѣ не благоволитъ.

— Полюбитъ дѣвушка, такъ и мать съ ней ничего не подѣлаетъ.

— Не выдадутъ да и кончено.

— Пускай бѣжитъ. Увозите… Вѣнчайтесь тайно… Это даже такъ романтично. Ну, а я вамъ помогу, я вѣдь теперь ваша союзница.

— Вашими-бы устами да медъ пить.

— И будете пить, даю вамъ слово, если не станете дремать и будете умно дѣйствовать. Обвѣнчаетесь гдѣ-нибудь въ захолустьѣ, пріѣзжайте назадъ и старикамъ въ ноги… Небось, простятъ, вѣдь вы не каторжный, находитесь на службѣ, а родительское сердце не камень.

Вмѣсто отвѣта Плосковъ только вздохнулъ.

Во время чаепитія Дарья Терентьевна тихо журила дочь и говорила ей:

— Дура ты, совсѣмъ дура. Ежели ужъ дошла въ спектаклѣ участвовать, то съ Корневымъ тебѣ въ одной пьесѣ слѣдовало-бы играть, а то играешь какую-то горничную, да и то не вѣдь съ кѣмъ.